[Аннаэйра]

И опять - что-то зубастое и огромное... Тилозавр - это очень крупный мозазавр, сравнимый разве что с исполинским гребнистым крокодилом - восемь метров в длину, череп, длиной в один метр, полная пасть острых, как ножи, зубов! Не плиозавр, конечно, но, как говорится, чем богаты - тем и рады...

ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ТИЛОЗАВРА

Гесперорнис, гигантская бескрылая птица, похожая на некую уродливую пародию на пингвина, отвлекся от чистки своего плотного водонепроницаемого оперения, привлеченный каким-то странным движением в доселе тихой воде. Что-то большое… Вполне возможно, что это была одна из местных акул, которые нередко подстерегали гесперорнисов в воде, но здесь, на берегу, юный рыболов чувствовал себя в полной безопасности, и с любопытством следил за этим странным существом, постепенно подплывавшим все ближе и ближе. Солнце садилось, и ему трудно было определить точные размеры животного, так что самое большее, что могла ему дать наследственная память – это искреннее пожелание держаться подальше от воды… но на этот раз он не послушался своих инстинктов, разбираемый жгучим любопытством. По стандартам современных птиц гесперорнис был глуп, но все же не настолько беспросветно, как некоторые его современники-рептилии, и он прекрасно, хоть и на уровне подсознания, понимал, что любая неизвестность, какой бы причудливой она ни казалась, скорее всего, таила в себе опасность. Будь он чуть опытнее – скорее всего, отполз бы подальше от берега, не испытывая судьбу… но на этот раз повезло морскому ящеру – громадной самке тилозавра, что приплыла в эту тихую бухту для того, чтобы родить детенышей. Она делала это уже не в первый раз, и прекрасно знала, какой богатый и разнообразный стол предоставляют здешние воды для ее еще не родившегося потомства, так что вид молодого гесперорниса, свесившего над водой свою не слишком умную голову, подействовал на нее крайне специфиче-ским для хищника образом. Двухметрового «птенчика» спасла только его реакция – он успел вовремя оттолкнуться сильными лапами от скалы, на которой лежал, до того, как узкие зубастые челюсти схватили его поперек туловища и отправили в глотку морского монстра. Если бы ему удалось вывернуться… Он бы, пожалуй, ушел – все-таки огромный тилозавр был отнюдь не скоростным пловцом – но так уж получилось, что, избежав зубов, он угодил прямо под один из громадных плавников ящера… что, точно мухобойка, ударил бедного гесперорниса, в буквальном смысле впечатав его в воду. Сила удара была колоссальная, и кости несчастной птицы затрещали, ломаясь от этой нестерпимой нагрузки. Дикая боль оглушила гесперорниса, и он потерял сознание, а потому не увидел, как самка тилозавра широко раскрыв узкие челюсти, проглотила его целиком. Для нее он был всего лишь легкой закуской, и обычно она охотилась на куда более крупных животных, но сейчас годилась любая еда, тем более что уже через несколько часов должны были начаться роды, и детеныши уже шевелились в ее брюхе. А ведь прошло-то всего несколько месяцев…
Молодой самец тилозавра, захрипев от ярости, тараном бросился вперед, словно собираясь вцепиться своими острыми, как ножи, зубами прямо в бок своего более зрелого соперника, но старый ветеран был не настолько медлителен, каким казался. Он точно знал, что именно собирается предпринять его противник, ибо вступал в такие поединки уже не раз, а эта симпатичная самочка уже довольно долго водила их обоих за нос, чтобы в конце концов он позволил какому-то зеленому, ничего не стоящему выскочке заполучить все – и сразу! Не-е-ет уж… Он был стар, этот самец, и на своем веку повидал уже достаточно, о чем свидетельствовала его шкура, покрытая старыми шрамами, и отсутствующий левый глаз – но и правым он видел едва ли не больше, чем некоторые его сородичи – двумя. И он знал, что делать. Он уже испытал этого юнца, когда они оба, точно разгоряченные жеребцы, приподнялись над водой, балансируя хвостами и изо всех сил колотя друг друга ластами и все пытаясь побольнее ударить врага зубами. Малыш был силен, и он неплохо двигался, в этом отношении, пожалуй, даже давая фору старшему сопернику… но тилозавр не собирался так просто отступать, ибо, если он это сделает… никто не даст гарантию, что он проживет еще один год, до следующего брачного сезона. Это означало – проиграть, причем не просто продуть одну отдельную партию, а, как минимум, целую кампанию. И ценой ее было – сохранение в ряду поколений. Каждый тилозавр, как бы он ни был похож на собратьев, нес в себе свои, уникальные гены, собственную комбинацию признаков, которая, возможно, в будущем могла удачно себя проявить, позволив его потомкам перейти на новую, более высокую ступень развития, а значит – выиграть в масштабах целой эволюции. Это дорогого стоило, и, пока оставались силы, древние ящеры до последнего сражались за свое право выжить. Конечно, они и не думали о таких отвлеченных вещах, как благо потомков или всемирный замысел Матери-Природы – за них все уже давным-давно продумал инстинкт, и им оставалось лишь молча ему подчиняться. Словно два огромных доисторических дракона, тилозавры кружили друг против друга, время от времени делая короткие, резкие выпады в сторону друг друга, но не подпуская противника на расстояние удара. Их движения были полны небрежной грации, плавники слегка шевелились, поправляя курс, а мощные хвосты, похожие на угриные, мягко рассекали воду, пока огромные, слабо фосфоресцирующие глаза рептилий холодно следили друга за другом. Они оба были осведомлены о том, что их ждет в случае проигрыша… Но все же кому-то из них было суждено проиграть.
И когда старый тилозавр, теряя кровь из второго глаза, медленно, вслепую уплывал прочь, его полный боли стон прозвучал прощальной песней морю, в котором он когда-то правил. Он умрет этой же ночью, без особых сожалений – ведь он прожил не такую уж плохую жизнь, и акулы до последнего будут кружить поблизости, не решаясь приблизиться к павшему гиганту, которого до последнего боялись, как огня. Впрочем, ни молодой тилозавр, ни его новая пассия этого уже не увидели. Он проиграл, а значит – исчез из их мира, и два ящера тут же забыли о его существовании, как будто он никогда и не появлялся на свет. Ухаживание длилось недолго – вокруг больше не было других тилозавров, а самка, судя по всему, уже устала от своих игр, так что почти безропотно подпустила самца к себе. Спаривание было нелегким процессом для них обоих, но при надлежащей ловкости и проворстве проходило даже проще, чем у гигантских земных ящеров, которым приходилось по-разному изворачивать свои огромные тела, чтобы процесс увенчался успехом. Мозазаврам, в которым принадлежали и тилозавры, было проще – самцу нужно было лишь подплыть снизу, да покрепче держать самку, чтобы та, чего доброго, не вырвалась раньше времени. Сам процесс занял всего несколько минут, после чего, не медля больше ни мгновения, они расплы-лись в разные стороны, враз потеряв друг к другу всякий интерес. Больше она его не видела, да ее и совершенно не интересовала его судьба. Он сделал то, что должен был сделать, и теперь самке нужно было заботиться об иных вещах, нежели его благополучие. Ей надо было незамедлительно отправляться в путешествие, за многие сотни километров от ее нынешнего местонахождения – через все огромное внутреннее море, к теплому побережью, которое когда-нибудь станет центральной частью Северной Америки. Много, много лет назад она сама появилась там на свет, а теперь возвращалась, чтобы дать жизнь собственному потомству… Ее жизнь завершала свой очередной оборот.
Она плыла быстро. Мозазавры лишь недавно стали владыками морей, и их тела не были настолько же приспособлены к плаванию, как у многих других морских рептилий, но все же широкие, плоские хвосты с широкими гребнями по краям были способны создавать завидную гидродинамическую силу, толкавшую ящера вперед, и плавали они, во всяком случае, ничуть не хуже, чем их предшественники – плиозавры. Время родов должно было вот-вот наступить, и самка не желала опаздывать, поэтому плыла изо всех сил, прерываясь лишь на охоту. В этом отношении прибрежные моря были даже изобильнее, чем вполне способное удовлетворить ее аппетиты открытое море, и она ни разу не голодала за все свое длительное путешествие. Ее огромная пасть способна была спровадить в желудок практически любое морское существо, от небольшой акулы до средненького плезиозавра, так что с этим проблем не возникало, и, добравшись, наконец, до заветной бухты, самка была все еще полна сил и жизни. Первым делом она обследовала всю бухту, проверяя, нет ли тут других представителей ее вида, и обнаружила лишь некрупного, трехметрового мозазавра, местной, прибрежной разновидности, который тут же спрятался в расщелине среди скал, куда самка тилозавра никак не могла пробраться – слишком уж узкой была лазейка. Так что, для порядка повертевшись поблизости и убедившись, что выгнать его не получится, она оставила недоростка в покое, ибо ее живот уже начали сводить первые судороги, а значит – вот-вот должны были начаться роды.
Огромные размеры и слабо развитые конечности лишили тилозавра возможности выползать на сушу и откладывать яйца, как это делали его предки, поэтому уже несколько тысячелетий эти животные размножались, не выходя из воды, как и современные морские змеи. Конечно, при таком типе произведения потомства было трудно дать начало большому количеству детенышей, что у наземных рептилий было залогом того, что хоть кто-то из потомства доживет до зрелости. Мозазавры, особенно крупные, применяли иную стратегию, производя за раз небольшое количество отпрысков, но при этом довольно развитых, шустрых и зубастых. Некоторое время после рождения малыши проведут здесь, в этой тихой бухточке, подальше от всех невзгод внешнего мира, под нежной защитой своей грозной родительницы, пока не окрепнут, после чего самка поведет их в открытый океан. Еще пару месяцев они проведут вместе. Самка не будет кормить своих детенышей, хотя им и будет позволено подбирать за ней объедки, так что, со временем, им волей или неволей придется учиться охотиться самостоятельно… прежде, чем последние узы, связывающие их с родительницей, окажутся разорваны, и им придется покинуть территорию матери – или стать ее добычей. Как только ее инстинкты угаснут, она будет видеть в них все, что угодно – дичь, соперников, сородичей – но уж никак не своих детей. Еще несколько месяцев молодые мозазавры будут плавать вместе, скитаясь по ничейным водам, подальше от агрессивных взрослых животных, и когда-нибудь, если им повезет, они смогут завоевать свои личные участки, став, тем самым, самыми грозными и опасными хищниками в своих краях. Впрочем… до этого доживут не все. Кого-то убьет голод, кого-то – свирепые акулы или другие морские монстры, а кое-кто падет и от зубов собственных сородичей. Вполне возможно, что и от зубов матери. В ее небольшом мозгу не существовало запретов на подобное – ведь, как только детеныши выходили из-под ее опеки, они словно бы пропадали из ее жизни, и, убив самых слабых, медлительных или просто глупых из своих отпрысков, она тем самым, посодействует улучшению всей популяции своего вида, и, быть может, когда-нибудь одна из ее дочерей, все же достигшая нужного возраста, вернется сюда, в эту маленькую спокойную бухту, чтобы произвести на свет своих собственных детенышей. Но – если только мамы не будет поблизости…
Самка почувствовала, что время пришло. Ее живот все чаще сводили судороги, и, чтобы не тратить зря силы, она держалась у самой поверхности воды. Для менее крупного животного это было бы опасно – так просто открывать свое незащищенное брюхо, лишенное какой бы то ни было защиты, но тилозавру некого было особенно бояться, тем более – здесь, на побережье. Даже акулы, что редко славились благоразумием при выборе подходящей добычи, не рисковали с ней связываться – видимо, из нежелания самим становиться добычей. Поэтому наша самка могла чувствовать себя в полной безопасности, если, конечно, такое понятие существовало в морях позднего мелового периода! Ее мышцы ритмично сокращались, и, выгнувшись дугой, она изо всех сил старалась помочь своему малышу покинуть ее тело, в котором он уже определенно засиделся... Постепенно давление в животе самки достигло своей критической точки, и она почувствовала, как что-то живое медленно продвигается по ее утробе к клоаке… пока в воду не вырвалась первая порция мутной, резковато пахнущей жидкости, вместе с которой из-под хвоста матери показался еще один хвостик, словно бы миниатюрная копия материнского. Детеныш пытался выбраться наружу, и мать изо всех сил ему помогала, вздрагивая и часто, глубоко дыша, пока ее тело просто не захлестнула волна облегчения – ее сын наконец-то оказался снаружи, и тут же рванулся наверх, за своей первой порцией воздуха. Впрочем, передышка матери была недолгой – у нее явно намечался не один детеныш, и через несколько секунд ее вновь скрючило, готовя к появлению следующего отпрыска…
В конце концов, измученная самка устало зависла у самой поверхности воды, медленно моргая и стараясь отдышаться, пока три ее малыша сновали где-то внизу, тыкаясь во все щели своими коротенькими рыльцами и исследую этот огромный, странный мир. Один, тот самый, что родился первым, уже облюбовал для первого опыта бегущего по дну маленького краба, второй переворачивал с боку на бок зарывшегося в песок двустворчатого моллюска, а третий, самый маленький, гнался за какой-то юркой рыбешкой. В процессе погони он невольно отдалился от матери, и теперь пытался залезть в какую-то щелку среди камней, куда забилась его несостоявшаяся добыча. В своем энтузиазме он был совершенно очарователен, хотя его желание поохотиться на кого-нибудь могло оказаться обоюдным. Но небольшой мозазавр, которого самка гоняла утром, и кому же не дала нормально поохотиться в течение целого дня, молча сидел в своем укрытии, ибо вовсе не хотел отведать, насколько остры зубы тилозавра. Все мозазавры были засадниками, охотящимися за счет эффекта внезапности, но все же красть малыша прямо из-под носа его матери было безумием, и, скорее всего, безумие это оказалось бы последним в жизни. Так что маленький тилозаврик, даже не подозревающий, насколько близко к нему притаилась его смерть, мог сколько угодно резвиться в воде – пока что его мать была рядом. Пока что была… И готова была порвать любого, кто польстится на ее малышей, обрушив на него все девять метров ярости своего огромного тела… Придет время, и этот малыш, что был чуть меньше метра в длину, станет таким же, как она, гигантским ящером, даже еще крупнее, но… до этого ему нужно было еще дожить. И не стать чьим-нибудь обедом. А шансы его на подобную удачу, увы, были невелики.
Солнце медленно садилось. Небо постепенно темнело, окрашиваясь в удивительно нежные лиловато-розовые тона, и по нему, гонимые легким ветерком, величаво плыли нежно-золотистые клочья облаков, среди которых время от времени мелькали громадные крылатые силуэты, больше похожие на каких-то сказочных драконов – с дневной рыбалки возвращались морские птерозавры, в гнездах которых родителей уже давно ждали их на редкость горластые, прожорливые птенцы, соскучившиеся по очередной порции морепродуктов. Чуть вдалеке, купаясь в пурпурного цвета океане, плыла стайка молодых стиксозавров – близких родичей более известных эласмозавров, таких же огромных, пятнадцати метров в длину, длинношеих плезиозавров, довольно часто встречающихся здесь, в прибрежных водах. Их четкие, угольно-черные силуэты прекрасно выделялись на фоне полыхающего заката, создавая некий фантастический, нереальный пейзаж… но самка, что тихо парила на самой поверхности воды, раскинув плавники и медленно, устало моргая, молча смотрела на все это великолепие, не испытывая при этом ни малейших романтических чувств.
Она была рептилией, существом, порожденным жестоким и суровым миром, и у нее просто не оставалось времени на всякую эфемерную чушь, вроде ностальгии или поэзии – ведь все это придумали лишь много, много миллионов лет спустя, когда на Земле наконец-то появилось существо, сумевшее облегчить собственное существование настолько, что у него появилось свободное время, которое оказалось совершенно нечем занять. Для мозазавра же подобное было немыслимо – ведь он жил в вечно меняющемся мире, и ни на что, кроме собственных сил, рассчитывать не мог, потому и не имел права распылять свое внимание на незначительные, не представляющие интереса или опасности мелочи. При всем своем желании, если бы такое было возможно, это животное никогда не сумело бы вообразить, что солнце, садящееся прямо перед ним в морскую пучину, на самом деле есть огромный шар, вокруг которого вращается весь ее мир, или что оно похоже на загорелый персик, утонувший в бокале вина… не потому, что не знало, что такое персик и все прочее – просто потому, что ему это было… не нужно! Сама жизнь этой молодой самки, во всей своей причудливой, но жестокой красоте, была похожа на приключенческий роман, и ей было трудно даже представить, что можно жить как-то иначе. Погони, охоты, брачные турниры, роды, и вновь, и вновь, в бесконечном круговороте… Где тут было найти время для отвлеченных размышлений, совершенно бессмысленных – и бесполезных?
И наша самка, что сегодня в очередной раз доказала всему миру, что живет не напрасно, что она еще полна энергии и достаточно сильна и упорна, чтобы дать начало еще не одному поколению здоровых потомков… ни о чем не думала. Ее мозг молчал, затопленный тихим созерцанием окрестностей, и все, что она чувствовала – это некое странное удовлетворение, возможно, всего лишь вызванное легкостью в освободившейся утробе, да полным желудком, в котором еще переваривался пойманный утром гесперорнис, вместе с захваченной «по пути» рыбой и одной небольшой акулой. Зачем же было размышлять о тайнах бытия, о смысле жизни, о ее месте в этом мире и среди его жителей? Зачем было грустить лишь потому, что создатель не дал тебе крыльев, зачем было печалиться, потому, что ты оказался не самым сильным и смертоносным хищником за всю историю, и на великой арене жизни тебе все же стоит кого-то бояться?..
Самка тилозавра лежала на воде, глядя на закат.
И была, по-своему, совершенно счастлива.

Конец.