[Аннаэйра]

Ну что ж... последний мой цикл, посвященный доисторическим рептилиям - пожалуй, самым необычным из всех. Это будут рассказы о странных и ни на что не похожих существах, размером от белки до маленького самолета, живших во все времена - с позднего триаса до конца мела. Это были "белые вороны" среди рептилий, и даже динозавры не могли похвастать столь же совершенным телом и развитым мозгом, как птерозавры.

ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ЭВДИМОРФОДОНА

Красивая голубовато-синяя стрекоза с прозрачными сетчатыми крыльями присела на верхушку хвоща, что тут же закачался под ее маленьким тельцем – но насекомое цепко держалось лапками за споровую шишечку, больше похожую на маленький кукурузный початок, и совершенно не собиралось падать в хлюпающую внизу воду. В сильных передних ногах хищницы, сложенных наподобие сачка, билось довольно-таки крупное, сильное насекомое, похожее на какую-то нелепую мокрицу, и, не обращая внимание на сопротивление жертвы, удачливая охотница тут же ее и зажевала, отправив к себе в рот. Хитиновый панцирь легко поддался мощным жвалам стрекозы, и, громко хрустя, она за несколько мгновений покончила с добычей, после чего, пару раз проведя коготками по голове, резко взлетела вверх, трепеща всеми четырьмя крыльями. Стрекозы появились на Земле почти за сто миллионов лет до этого дня, и многие, многие поколения этих летающих убийц господствовали в небесах, не зная себе равных – просто потому, что иных летающих хищников не существовало. Однако сейчас, в конце триасового периода, на сцену вышли новые быстрые и ловкие летуны, что сместили стрекозу с позиции верховного хищника – на позицию добычи. И когда нашу стрекозу внезапно накрыла чья-то тень, все, что она успела увидеть – это узкую пасть, полную острых зубов. А потом свет окончательно померк в фасетчатых глазах, и молодой птерозавр, проскользив по воздуху еще несколько метро, мягко шлепнулся на ветку байерии – примитивного хвойного растения, похожего на наше гинкго, только не такое разлапистое – все же, если растешь среди собратьев, особо не пораскинешь ветки! Коготки летучего охотника скребнули по коре, и, слегка подвигав челюстями, он без особого труда избавился от застрявших между зубов стрекозиных крыльев, после чего проглотил насекомое и довольно зачирикал, слегка покачивая длинным хвостом с ромбовидной лопастью на конце.
Это был эвдиморфодон – один из самых первых птерозавров на Земле, и, хоть он и считается примитивным представителем этой группы рептилий, тем не менее, это был великолепный летун – и, как следствие, одно из самых первых позвоночных, что сумело, за миллионы лет до первых птиц и летучих мышей, не просто освоить планирование, что некоторые наземные существа, похожие на ящериц, сделали еще в предыдущем, пермском периоде, а по-настоящему покорить себе воздух. Эвдиморфодон обладал одним из наиболее развитых мозгов на планете, и, как следствие, прекрасно координировал свои движения, поэтому, хоть он и не мог сравниться в маневренности с той же стрекозой, его развитые охотничьи инстинкты позволяли ему попросту обманывать глупое насекомое, внезапно бросаясь на него сверху и хватая пастью. Его острые зубы были снабжены множеством режущих кромок, что были идеально приспособлены для раздавливания и крошения твердых хитиновых панцирей. Любое насекомое, каким бы защищенным оно ни казалось, превращалось во вкусную добычу для летающего ящера – правда, добычи этой требовалось очень и очень много, и она должна была быть чрезвычайно калорийной, чтобы покрыть все затраты на полет и высокий уровень обмена веществ. Вот почему молодые эвдиморфодоны, которым, помимо всего этого, еще и нужно было крайне быстрыми темпами подрастать, питались насекомыми – самой энергоемкой дичью на то время, ибо ни фруктов, ни меда, ни прочих сладостей тогда еще не существовало. Они держались здесь, в прибрежных зарослях, и ловили каждый удобный момент, чтобы насытиться. Их жизнь поистине была гонкой на выживание – погоней за едой. И, надо признать, они не так уж и плохо держались в строю. Крылья давали им одно неоспоримое преимущество – они всегда могли спастись в воздухе от наземных хищников, поэтому тот молодой эвдиморфодон, что переживал первые два-три года своей жизни, обычно процветал до самой старости – если, конечно, был достаточно осторожен, чтобы не попасться кому-нибудь в зубы! Ибо, как говорится, совершенства не бывает, и эвдиморфодон был истинным акробатом в воздухе – но на земле, где его крылья были совершенно бесполезны, он становился неуклюж и медлителен, с трудом переставляя связанные тонкой перепонкой лапы. Вот почему большинство птерозавров не опускались на землю без лишней необходимости, и даже ночевать предпочитали не на ветвях… но, впрочем, об этом рассказ будет позже.
А пока что, немного отдохнув, наш птерозавр тут же сорвался с ветки, не-сколькими сильными, резкими взмахами быстро набирав высоту и, поймав поток теплого, восходящего воздуха, плавно заскользил над рекой, внимательно поглядывая по сторонам. Его удивительно острые глаза с легкостью высматривали не только юрких стрекоз, снующих на том берегу реки, но даже мелкую рыбешку, снующую у самой поверхности воды. Придет время – и он вырастет настолько, что сменит свои предпочтения в еде, и будет охотиться на рыбу, как и взрослые эвдиморфодоны. Но – пока что ему нужна была более сытная еда, и, высмотрев очередную стрекозу, зигзагами носящуюся над самой поверхностью воды, он бросился вдогонку. Словно почувствовав опасность, стрекоза тут же вильнула в сторонку, но эвдиморфодон накрыл ее раньше, метким ударом крыла отправив себе прямо в пасть. Эта добыча была куда меньше, и он сжевал ее прямо на лету, после чего, чуть изогнув перепонки крыльев, поднялся повыше, чувствуя, как теплые лучи солнца греют его спинку. Его тело все еще покрывал легкий пушок – наследие прошедшего детства, правда, не имеющее ничего общего с перьями или шерстью, и со временем он совершенно исчезнет, а его кожа станет гладкой и мягкой, как у взрослых птерозавров, тем самым положив конец и полетам в прохладную погоду, и ранним утренним вылазкам… Увы, но ничто не вечно!.. И, вдоволь накупавшись в солнечном свете, птерозавр прижал крылья к телу и скользнул вниз, стремительно мелькнув над самой поверхностью воды. Его клюв чуть коснулся искрящейся поверхности реки – а через мгновение он уже взвился вверх, и в пасти его билась маленькая рыбка. Невелика добыча, но с чего-то же нужно начинать! Однако съесть ее ему не дали. Ибо внезапно его накрыла чья-то огромная тень, и, не успел он шарахнуться в сторону, как его что-то резко ударило промеж лопаток, заставив испуганно закричать – и, естественно, выпустить свою добычу. Чего, собственно, и добивался взрослый эвдиморфодон, тут же ринувшийся вниз – подхватить несчастную рыбку. Наш герой, правда, не собирался так просто упускать ее, и бросился вдогонку. Взрослый, у которого была секундная фора, успел перехватить рыбешку первым, но наш малыш, пользуясь выученным уроком, тут же набросился на старшего, крепко тюкнув его в спину.
Конечно, удар получился не таким сильным, как у взрослого, но, тем не менее, сработал – и тот, в свою очередь, выронил рыбку, но, в отличие от юнца, не погнался за ней, как угорелый, а развернулся и, свирепо зашипев, бросился на нахального сопляка, явно собираясь преподать ему еще один урок. Этого молодой эвдиморфодон явно предвидеть не сумел, и, издав испуганное «чик-чик-чик!», он резко вильнул в сторону – едва избежав острозубых челюстей, что почти зацепили его за лопасть на хвосте. Почти – ибо, если бы такое случилось, последствия могли бы быть куда более неприятными! А так молодой эвдиморфодон отделался лишь легким испугом – и, вывернувшись в воздухе, во весь дух помчался вдоль реки, мечась из стороны в сторону – потому что разъяренный взрослый гнался за ним по пятам. Мозг молодого эвдиморфодона отчаянно работал, оглушенный бешеным стуком крови в ушах, опьяненный липким запахом страха, и, не разбирая дороги, он летел вперед, отчаянно молотя крыльями по воздуху, пока через полкилометра река не сделала поворот – и он, не успев затормозить, на полной скорости не влетел в заросли гигантского древовидного хвоща. К счастью для него, его рефлексы сработали вовремя, и он не разбился в лепешку о ближайший же ствол, тут же, не останавливаясь, помчавшись дальше… даже не заметив, что его преследователь, резко затормозив, бросился в сторону, не желая соревноваться в ловкости с меньшим по размеру противником. Его ярость постепенно утихла, так же, как и боль в спине, а, так как он уже достаточно далеко улетел от места охоты, то и не стал продолжать преследование. Подумаешь… птенец какой-то.
Но наш молодой эвдиморфодон этого не знал. Не останавливаясь и не оглядываясь назад, он мчался сквозь этот странный лес, больше похожий на современные бамбуковые заросли где-нибудь в Юго-Восточной Азии – только каждый взрослый «бамбук» был толщиной, по меньшей мере, со взрослого человека! А то и больше… Огромные «ветки» хвоща, растущие параллельно массивному стволу, были лишены густой кроны, и лишь небольшие венцы узких листочков украшали их верхушки, не давая ни тени, ни защиты – нечего было и думать спрятаться в таком жиденьком пологе! Небольшие животные, снующие в густых папоротниках у подножия гигантских стволов, испуганно бросались во все стороны, едва заметив скользящую по земле крылатую тень, но птерозавра сейчас стошнило бы от одной только мысли об охоте, и, когда он, подобно пуле, вырвался из хвощового леса, навстречу ослепительно яркому солнечному свету – то сперва даже не понял, что случилось, и бестолково заметался вокруг, точно угодившая в комнату летучая мышь, пока не увидел прямо перед собой какую-то темную дырку вполне подходящего размера – и, уже ни о чем не думая, бросился вперед. Бедные пауки и пара тараканов, облюбовавшие для себя сломанный ствол старого хвоща, никак не ожидали вторжения, но эвдиморфодон их даже не заметил – крепко цепляясь когтями, он протиснулся вперед, буквально свалившись на целую кучу мусора, что накопилась у основания ствола мертвого гиганта, где и замер, дрожа от ужаса. Его сердце часто-часто билось в маленькой груди, пасть была широко открыта, и хриплое дыхание с трудом вырывалось из горячего, пересохшего горла, пока, наконец, птерозавр не успокоился, и к нему вновь не вернулась способность нормально соображать. Его преследователя нигде не было слышно, и, учитывая, что он все еще не попытался выскрести его из этого убежища, стоило предположить, что уже и не попытается. Эвдиморфодон осторожно, крадучись подполз к самой большой щели в рассохшемся стволе и осторожно высунул голову наружу. Многого не увидел – листья папоротника скрывали весь возможный обзор – но вот молчание носа и ушей говорило о большем, поэтому, выждав еще около минуты, летун выбрался из своего временного укрытия и, расправив крылья, с места взвился вверх, подняв тучу пыли. Как… странно…
Он явно был далеко от дома – эта папоротниковая рощица была ему совершенно не знакома, равно как и высокие, двухметровые растения, похожие на какие-то голенькие деревца. Членистые стебли и листья в мутовках с головой – или, вернее, со споровой шишкой – выдавали неокаламитов, младших собратьев давешних древовидных гигантов, а значит – нашего птерозавра унесло не так уж далеко от реки, ибо эти влаголюбивые растения не любили сухие почвы, и росли только там, где всегда было достаточно воды. Вот только кто бы еще это сказал не учившему ботанику ящеру… Ему пришлось ориентироваться только на собственные чувства – и, захлопав крыльями, он поднялся повыше, чтобы оглядеться по сторонам… когда внезапно его ноздрей коснулась легкая струйка некого… аромата. Что-то удивительно знакомое… приятно знакомое… Заинтересовавшись, эвдиморфодон описал несколько кругов, силясь понять, откуда же исходит этот запах. Обоняние птерозавров было существенно слабее, чем у наземных ящеров, и они ориентировались в основном на свое острое зрение, поэтому нашему герою пришлось немало воздуха пропустить сквозь свои ноздри, прежде чем он вновь учуял завлекший его запах – и тут же, напрочь забыв о проблеме своего нынешнего местоположения, рванулся в выбранном направлении. Этот запах обещал нечто куда более существенное, чем стрекозы или рыба, а голод, так и не утоленный за все утро охоты, жег полупустой желудок, подобно раскаленному железу, поэтому, не сбавляя скорости, эвдиморфодон все мчался и мчался вперед, пока, наконец, не разглядел в густых зарослях то, что искал – огромную, соловато-зеленую, в мелких темных крапинках, тушу мертвого динозавра.
Таких огромных животных эвдиморфодон еще не видел… Шести полных метров в длину, оно, должно быть, весило не меньше тонны, и не просто поражало – оно… пугало! Это была взрослая эфраазия – ранний представитель зауропод, предковая форма гигантов юрского периода – диплодоков, апатозавров и брахиозавров, впрочем, пока что больше напоминающая гибрид лошади с ящерицей, чем одного из своих знаменитых потомков. Животное лежало, странно изогнувшись, и его окружали густые заросли хвощей, распылявших в воздух целые облака коричневатых спор, поэтому по земле к туше было трудно подобраться. И, несмотря на тяжеловатый «букет», плотным облаком висевший над разлагающейся падалью, возле мертвого исполина вился лишь один-единственный посетитель – молодой лилиенштерн. Взрослые собратья этого юного самца достигали в длину почти пяти метров, и считались одними из самых крупных животных в этих краях, но этому еще потребуется, по меньшей мере, года четыре, чтобы вырасти до подобных габаритов! Не обладая ловкостью более мелких хищных динозавров, лишенные родительской опеки, маленькие лилиенштерны с трудом выживали в этом суровом мире, охотясь на тараканов, земляных червей и прочую малоподвижную живность, в самом прямом смысле таща в рот все, что шевелится и выглядит достаточно съедобным. И падаль в этом незамысловатом меню стояла отнюдь не на последнем месте, скорее наоборот – огромная гора мяса, не требующая, чтобы на нее охотились, была редким подарком судьбы, и обычно возле нее толпилась куча «поклонников» бесплатной еды – но на этот раз, видимо, удача была на стороне маленьких хищников. Не медля больше ни мгновения, эвдиморфодон спикировал вниз. Его длинный хвост слегка щелкнул, когда крылатый ящер приземлился на обширный бок туши, но лилиенштерн, по самые глаза погрузивший морду в аппетитные внутренности, едва ли заметил прибавление, продолжая, давясь от жадности, глотать пахучее мясо. На всякий случай выждав несколько мгновений, эвдиморфодон, убедившись, что ему ничто не угрожает, совершенно успокоился и, наклонив голову, принялся с энтузиазмом расклевывать одну особо скверно выглядящую рану на боку павшего исполина.
Судя по характеру повреждений, животное умерло не само, а его очень и очень свирепо порвали чьи-то острые зубы. Вполне возможно, что это были взрослый лилиенштерн – эти хищники не были редкостью в здешних краях, но на этот раз плотоядный явно переоценил свои силы – раненая жертва вырвалась и ушла, оставив его без обеда. Истекая кровью, она забилась в эти заросли, надеясь оправиться от тяжелых ран… но, видимо, так и не сумела, и лежала здесь, в грязи, пока последняя искра жизни не покинула огромное тело, превратив некогда сильное и красивое животное в пиршество для счастливых падальщиков… Растеребив края раны, покрытые спекшейся кровью, эвдиморфодон начал выдирать волоконца мяса из-под рассыхающейся шкуры, почти по самые глаза засунув голову в брюхо животного, которое в несколько сотен раз превосходило его размером. Но первый испуг его уже прошел, и больше он не испытывал ни малейшего трепета по отношению к мертвой эфраазии. Он попробовал ее мяса, и теперь, из чего-то огромного и страшного, она превратилась в обыкновенную груду пищи, которую нужно было как можно быстрее съесть, пока она окончательно не испортилась – либо же пока ее сплошь не облепили прочие любители падали, не стесненные ограничениями наземного способа перемещения! Впрочем, как и юный лилиенштерн, по самые плечи вымазанный в зловонной гниющей крови. Его желудок уже был плотно набит мясом, но он все равно, рыча, вырывал куски из брюха эфраазии, давясь, срыгивая – но снова и снова погружая морду в развороченные внутренности… ибо, несмотря на юность, прекрасно знал, что нехитрое хищническое счастье редко длится долго, и вполне возможно, что уже через пару недель, когда только-только наступающая засуха вступит в полную силу, он будет умирать от голода, не способный охотиться даже на ящериц… а значит – нужно было наесться до отвала, набить брюхо так, чтобы как можно дольше продержаться без пищи, если вдруг от него отвернется удача…
Эвдиморфодон же не был так тороплив – во-первых, потому, что его относительно слабые челюсти не позволяли ему с такой же яростью раздирать даже наполовину сгнившее мясо, а во-вторых – уж на чью, на чью, но на его долю мяса здесь хватит даже тогда, когда на костях эфраазии останется только несколько жалких обрывков плоти. И пусть даже к тому времени туша динозавра почти полностью скроется в болотной грязи – маленький крылатый ящер с комфортом уместится даже на голом черепе, и выдерет все самое вкусное, что там останется – до последней крошки… Предки эвдиморфодона слишком многим поступились ради того, чтобы подняться в воздух – и ему, их далекому потомку, грешно было бы не пользоваться всеми преимуществами своих крыльев, процветая в мире, где, казалось бы, такому маленькому, слабому существу обеспечен быстрый провал. Триас был крайне жестоким миром, полным самых разнообразных, самых невероятных представителей класса рептилий, заполонивших все уголки планеты, от лесов до пустынь, в совершенстве приспособившихся к этому странному, вечно меняющемуся миру. На арене жизни одновременно сражалась, по меньшей мере, дюжина различных отрядов пресмыкающихся, порой – никак не связанных между собой, и буквально каждые несколько миллионов лет видовой состав Земли в корне менялся, а на смену ушедшим со сцены игрокам вставали новые группы. Борьба за выживание развернулась в невиданных масштабах, появлялись и тут же исчезали, казалось бы, самые беспроигрышные варианты живых существ. Ставки поднялись до небес, неведомые силы решили идти ва-банк, и для многих древних рептилий эта игра обернулась смертью и вечным забвением…
Но – птерозавры, эти уникальнейшие среди уникальных, не только выжили, но и пережили большинство своих триасовых современников, доказав, что и самые, казалось бы, безумные эксперименты эволюции порой дают свои плоды.

Конец.