[Martian]

Планета Равновесия.

Автор - Елена (Фамильное привидение).

- Мне, положительно, нравится это место. – сказала Джейн, выпроваживая из палатки лупоглазого бубуку, похожего на печального хомяка со взглядом Крупской. – Что-то есть в нем такое, неизведанно-странное и в то же время совершенно родное. Наверное, точно так же чувствовали себя первые исследователи Полинезии или Индии. Девственная природа. Наивные и чистые дикари. Милые животные… - лупоглазый бубука не хотел уходить и упирался всем своим упитанным тельцем. – Фрукты, за которыми только протяни руку…
- И на эту руку сядет какой-нибудь кровосос, - Мартин стукнул папкой с отчетом по пятнадцатиногому кровососущему плюску. Отчет был за весь прошедший месяц и от плюска остался только узор на столешнице.
- Ну, это издержки. – Бубука наконец был вытолкан на улицу, и Джейн плотно задернула полог палатки. – Ни в одном из миров нет ничего совершенного. Всегда есть плюсы и есть минусы. Это закон Вселенной.
- Это закон подлости, - Мартин тряпкой протер столешницу от останков плюска. Сородичи того мрачно жужжали где-то над крышей палатки, привлеченные огоньком от лампы, просвечивающим через брезент.
- Ну.. не такой уж подлости. – Джейн села рядом и открыла отчет. – Согласись, что десяток комаров да пара видов тараканов…
- Тараканов, которые сидят в песке и кусают за пятки, - уточнил Мартин.
- А нечего ходить без обуви, - парировала Джейн. – Параграф 34 пункт 5 Общих Правил, забыл? Хоть бы какую-нибудь местную туземную обувь надел, тапочки что ли. Ну так вот, даже эти тараканы, да еще пяток сороконожек…
- Которые по ночам объедают волосы на голове, - Мартин провел рукой по только-только отросшему ежику.
- А нечего было бухаться спать пьяным, не проверив кровать, - безжалостно ответила Джейн. – Кроме того, когда бы тебе еще выпал шанс почувствовать себя Фантомасом? Итак, даже эти несколько раздражающие мелочи не могут испортить всего впечатления от этой поистине райской планеты. Абсолютно идентичные земным атмосфера и физические параметры – раз, абсолютно совместимая с человеческим организмом природа – два, полное отсутствие критических для человека опасностей – не смотри на меня так, плюски и бюрьбюрьсики не то что не критичны, но даже и не опасность – три, милейшие местные жители, совершенно доброжелательные и открытые для контаков – четыре. То, что они гуманоиды, причем максимально похожие на человека – это пять и даже шесть, ибо сам знаешь, как тяжело человеку привыкнуть к кому-то, внешне сильно отличающемуся от него.
- И не только человеку, - мрачно ответил Мартин, вспомнив год своей стажировки на Сократе, населенном кратосами, трехглазыми гуманоидами с ушами на плечах, жабрами по бокам и ртом, напоминающим мушиный хоботок. – Они на меня тоже как-то с сомнением поглядывали.
- Ага, - согласилась Джейн. – Ты еще тогда слал нам в Исследовательский Институт истеричные письма и на каждом сеансе связи загробным голосом сообщал, что они, кажется, хотят тебя съесть. Ну не съели же?
- Может не успели, - покраснел Мартин. – Кто их знает, этих кратосов? Может, у них блюдо должно настояться?
- Да ладно тебе, - махнула рукой его коллега. – Но ты же не будешь спорить, что здесь абсолютно идеальные условия для жизни человека, причем даже более идеальные, нежели на Земле?
- Не буду, - согласился Мартин. – Серьезно, если без шуток, то я действительно нигде не видел такого удивительного состояния равновесия и мира. Причем даже неприятности здесь какие-то мирные, нестрашные. Удивительно, как это при такой природе и такой жизни, туземцы так и остались на низком уровне развития. Почему они не создали цивилизацию? Почему нет городов, храмов, широких дорог? Почему за несколько тысяч лет эта планета так и не развилась подобно Земле?
- Может быть, все дело именно в этой природе и этой жизни, - пожала плечами Джейн. – Человек развивается, преодолевая трудности. Ему нужно защищаться от опасностей – он возводит стены, укрепления и строит город. Ему нужна защита от бед – и он обращается к высшим силам, создает богов и строит храмы. Здесь не от кого защищаться, здесь нечего преодолевать. Здесь мир, покой, благоденствие и абсолютное равновесие. Так что как раз и не удивительно, что эти туземцы как жили тысячу лет назад, так и живут. Куда и зачем им меняться?
- Логично, - кивнул головой Мартин. – Тем более нужно, чтобы сюда как можно скорее прилетел профессор Минц с коллегами. Надо описать и изучить каждый момент их жизни.
- Кстати, об изучении. – спохватилась Джейн. - Я тебе не говорила, что вождь приглашает нас сегодня на праздник?
- Какой?
- Какой вождь или какой праздник?
- А что, в деревне произошла революция? – саркастически осведомился Мартин.
- Нет, конечно…
- Ну тогда вождь тот же самый, что и вчера. Так что за праздник-то?
- Я не очень его поняла, все-таки язык знаю пока не очень хорошо. Тем более, он сыпал какими-то идиомами и метафорами. В общем, это какой-то у них большой праздник. То ли самый главный, то ли не самый главный, но все равно большой…
- Ясно. Что-то с собой брать надо, он ничего не говорил? Там, подарки какие-то? Или особая форма одежды – совсем голая или полуголая?
- Нет, ничего об этом не было. Он просто сказал, чтобы мы обязательно пришли.
- Ну сказал, так сказал. Думаю, надо будет взять с собой камеру. Вдруг профессор Минц с коллегами потом не удостоятся чести быть приглашенными на этот праздник.

Праздник действительно должен был быть как минимум одним из самых главных для этой деревни. Во всяком случае, на него собралось все племя, включая грудных младенцев и глубоких стариков.
Но больше ничего, что хоть как-то говорило о том, что это праздничное действо, не было. Не было ни музыки, ни танцев, ни пестрых одеяний или яркой раскраски тел. Люди собрались на площади перед большой хижиной вождя и стояли молча с возвышенно-одухотворенными лицами.
- Не могу понять, - шепотом сказала Джейн на ухо Мартину. – Может я ошиблась и это не праздник, а что-то грустное? Похороны там?
- Не думаю, - так же шепотом ответил Мартин. – Для таких племен характерен истеричный настрой на похоронах. А они спокойны и даже, кажется, рады. Кроме того, тела нигде не видно. Так что все-таки это праздник. Не помнишь, сегодня может быть какой-нибудь исключительный день с точки зрения природы?
Джейн наморщила лоб.
- Погоди.. У нас на Земле сейчас что? 5 сентября?
- И этот человек укоряет меня в пьянстве… Значит, позавчера ты с туземками не зюбликов ловила для коллекции, а свежую бражку дегустировала? А мне сказала, что пришлось пару штук заспиртовать, вот и запах? Сегодня на Земле 6 сентября.
- Аааа… вот в чем дело, - Джейн пропустила мимо ушей подколку Мартина. – Тогда у них сегодня равноденствие.
- В смысле? У них каждый день равноденствие, вообще-то. У них всегда день равен ночи.
- Нет, ну то есть да. То есть почти. Ты этого не замечаешь, но приборы говорят, что если быть точным, то у них все-таки в течение года есть скачки по протяженности дня и ночи. Но они совсем небольшие – максимум час. А сегодня у них настоящее равноденствие – день равен ночи с точностью до секунды.
- Ясно. То-то у меня сегодня настроение портится и давление прыгает. У меня всегда на такие вещи организм реагирует.
- Тссс… Там что-то начинает происходить.
На площади действительно что-то происходило. Прежде всего всех, кроме стариков, детей, Мартина и Джейн, разделили на две шеренги – мужчины отдельно, женщины отдельно. Вождь прошел мимо них и показал пальцев на одну из женщин. Она кивнула головой и ушла в хижину вождя. Затем снова сделали две шеренги – в одну встали старики, а в другую - дети. Вождь снова прошел мимо и показал одному из мальчиков на хижину. Он кивнул и ушел. Потом вождь подошел к Мартину и Джейн посмотрел на них внимательно, но ничего не сказал. Еще пару раз он проводил подобные манипуляции – выстраивал людей в две, а иногда и более шеренги, обходил и иногда указывал кому-то пройти в хижину.
В течение всего действа люди хранили благоговейное молчание. Казалось, что и вся природа участвовала в этом ритуале. Птицы молчали, жуки-камнееды прекратили точить гравий, а из кустиков тихонько выглядывали лупоглазые бубуки. Даже ветер спал, и воздух загустел душно-липкой массой.
Наконец, кажется, вождь закончил церемонию. Во всяком случае, он больше не выстраивал людей в шеренги, а встал перед хижиной и что-то говорил. Что именно – Джейн было плохо слышно.
- Какой странный ритуал, - шепнула Джейн Мартину.
Ответа не последовало.
- Эй, - она повернулась к другу.
И ахнула.
Мартин стоял белый, как простыня. Из носа и ушей у него текла тонкая струйка крови. Потом он коротко хрипнул и завалился на бок.

Лекарства не помогли. Не помогла и миниатюрная капельница, и портативный реанимационный прибор. Это был инсульт. Случайный, непонятный и от этого еще более страшный.
Вождь и все племя выглядели весьма обеспокоенными, наблюдая за манипуляциями Джейн. Но сами не помогали. На самом деле это было и правильно, они бы все равно ничего не могли сделать, но путались бы под руками.
Наконец ей пришлось признать, что и она и вся медицина Земли бессильна.

- Что случиться мальчик-пришелец? – обеспокоенно спросил вождь.
- Он умер. – коротко ответила Джейн.

Вождь повернулся к людям и что-то сказал им. Те стали растерянно переговариваться.
- Умер – больше не жить? – уточнил вождь.
- Да, - ответила Джейн.
- Мальчика нет – девочка осталась одна?
- Да.
Вождь снова повернулся к народу. Те зашумели еще больше. Вождь кивнул головой и что-то сказал им. Те в ответ утвердительно закивали.
- Пошли, - повернулся вождь к Дженни.
- Куда? – спросила она.
- Туда, - палец вождя указал на хижину.
- Зачем?
Вождь задумался.
- Надо. Церемония теперь продолжаться. Мальчик умер – девочка одна. Девочка нельзя одна. Надо мальчик и девочка. Одна девочка нельзя. Это плохо. Очень плохо. Это не надо. – он явно не мог подобрать нужных слов, поэтому перешел на свой язык.
Но тут Джейн поняла еще меньше, только то, что ей нельзя быть одной, а хижина это изменит.
- Вы что, хотите предложить мне другого человека? Вы не поняли, Мартин не был моим мужем. Мы просто вместе работали. Мне не нужен муж.
- Мальчик – не муж. Но девочка теперь одна, - согласно кивнул головой вождь. - Надо хижина. Иди в хижину.
Джейн обреченно пожала плечами. Раз вождь так настаивает… А вдруг. Ведь были же на Земле племена, в которых жили колдуны, умеющие оживлять мертвых. Вдруг? Вдруг на этой мирной, тихой, благословенной планете тоже это умеют?

Поэтому она махнула рукой и вошла в хижину.

А вечером в племени был большой пир. На него были приглашены все, в том числе и животные.
Они ели, пили и говорили о том, что следующие полгода будут такими же прекрасными. Такими же мирными. Такими же спокойными. Будет такое же равновесие. Будет поровну хорошего и плохого. Только плохое будет совсем-совсем не заметно.
Они ели и пили и говорили о том, что все будет хорошо. Их было поровну. Поровну мужчин и женщин. Детей и стариков. Охотников и сборщиков плодов. Поровну блондинов и брюнетов. Кареглазых и голубоглазых. После сегодняшней церемонии их осталось поровну.
И все были рады.
И никто не грустил.
Потому что на плечах этого племени держалось все равновесие этого мира.

Самым главным блюдом на столе было запеченное под соусом особое мясо. Надо сказать, что мяса на столе было много, но это было особенным. И его досталось каждому по маленькому кусочку. Каждому – поровну.
Досталось даже лупоглазым бубукам.
И криволапым нюнхям.
И однозубым рюсюкам.
И ушастым марингам.

И все были довольны.

- Умер мальчика, съели девочка, - задумчиво сказал один лупоглазый бубука. – Во всем должно быть равновесие.
И все согласно закивали.
Они знали, что скоро должен будет прилететь Профессор Минц.
Но будет ли там поровну мальчиков и девочек?
Лучше, чтобы было.
Но если нет, то они это исправят.
Обычное дело.
Во всем должно быть равновесие.
Разве не так?



***********************************************




Благими намерениями

Я всегда знал, что человечество погубят добрые намерения. Человек с такой одержимостью пытается сделать как лучше, что абсолютно не задумывается о последствиях. И рыцари-крестоносцы хотели сделать как лучше – отвоевать у неверных Гроб Господень (умолчим о банальных разбойниках и грабителях), а результате разорили половину городов Востока. И европейские инквизиторы хотели как лучше – вернуть еретиков в Истинную Веру, дабы даровать им жизнь вечную (умолчим о некоторых перегибах на местах), а в результате пепел Жанны Д’Арк и Джордано Бруно стучит в наше сердце… Обычное дело.
Принцип «хотели как лучше, а получилось как всегда» сплошь и рядом по мелочам присутствует и в нашей жизни. Зимой птичкам голодно? Голодно. Построим им кормушку? Построим. Птички обожрались и сдохли.
Ну и так далее, в том же духе. Так что я всегда знал, что человечество погубят какие-нибудь восторженные энтузиасты. Правда, я думал, что эта честь выпадет на долю гринписовцев. А оказалось, что журналистов.
Нет, вообще-то когда то существо в Атлантическом Океане заметили, гринписовцы первыми активизировались. Вытащили откуда-то заранее заготовленные плакаты «Любите природу – мать вашу!», «Есть мясо – есть мертвечину!», «Носить мех – носить на себе трупы животных!», ну и так далее, в том же жизнеутверждающем духе. Сделали себе боевую раскраску и отправились пикетировать Белый Дом, Кремль, Даунинг-Стрит и прочие места дислокации власти. Власти на зеленых обратили столько же внимания, как и всегда – то есть ноль. Гораздо больше власти занимала та неопознанная фигня, которая тихо-мирно появилась откуда-то в районе Бермуд и так же тихо-мирно плыла к ближайшему берегу. Учитывая, что она пару раз резко меняла направление, можно было предположить, что она сама не знает, куда двигаться. А учитывая, что она спокойно обогнула тральщики, нефтяной караван и яхту русского путешественника-экстремала Федора Конюхова, то также можно было предположить, что ее совершенно не интересовали люди. Абсолютно точно не интересовали ни как пища, ни, как мы потом поняли, объект для контакта. Так что власти просто снарядили несколько вертолетов, запихнули туда биологов, ветеринаров, военных, да парочку активистов-гринписовцев, чтоб при деле были. Ну и журналистов, куда без них.
Я видел эти первые съемки. Надо сказать, ничего интересного. Ну плывет якобы что-то по океану. Приходится верить на слово, потому что со стороны видно только небольшой кусок чего-то черного и лоснящегося. А уж плывет оно, либо просто сдохло, всплыло и его несет по течению – откуда нам, простым людям знать? А как покажут захлебывающегося от восторга биолога: «Бла-бла-бла… новый вид…бла-бла-бла… новое слово в науке…», так становится ясно, что и им, по большому счету, тоже там ничего не видно и не понятно. Но оно плывет. Куда-то ж да доплывет?
Сейчас я думаю, что оно все-таки наверное что-то соображало. И шум вертолетов сзади и сверху ему совершенно не нравился. Поэтому оно, наверное, и плыло вперед, чтобы уйти от этого непонятного шума. Не было бы их – поболталось бы немного на поверхности, да и поняло бы, что надо обратно, на глубину опускаться. Ну знаете, как ребенок, когда заиграется в тихом и затененном дворе, выскакивает на оживленную улицу и стоит там, в растерянности, оглушенный шумом, движением и яркими красками? Вот так же, наверное, и это существо. Всплыло оно как-то на поверхность, заблудилось, а тут вокруг него сразу вертолеты, оживление, шум. Вот и плыло оно подальше, от этих раздражителей, чтобы в тишине и спокойствии сориентироваться, что и как.
В общем, в конце концов стало ясно, что плывет оно к побережью Флориды. Ну, разумеется, об этом сразу сообщили не только куда следует, но и по всем телеканалам. Так что вскоре в искомом месте находилась не только бронетехника и бронескафандры с людьми внутри, но и журналисты, гринписовцы с плакатами «Морю-мир!», «Приветствуем тебя, брат по разуму!» и нотной записью приветствия дельфинов, биологи, зоологи, ветеринары, японские туристы, хиппи, и прочие зеваки всех профессий и интересов. В общем, наверное, картина была – что надо. Военные нервничают, народ отгоняют, а те на танки лезут, на башнях висят – чтоб, значит, увидеть все получше. Как обычно.
А я вот этого уже не видел. Только слышал. Но в прямом эфире. Ибо угораздило нас всей семьей подхватить коньюктивит - младший сын из садика принес. И лежим мы такие пять тушек на креслах и диванах, с чайными пакетиками на глазах – промываем. Душераздирающее зрелище, наверное, со стороны – семья Вместо-Глаз-Пакетики-С-Веревочками. И радио слушаем. Потому что если слушаешь телевизор, то есть искушение глаза приоткрыть и глянуть на экран. Особенно когда диктор заливается: «Ах, вы этого никогда не видели! Ах, это невероятное зрелище! Уникальные кадры!!!». Как правило, когда так кричат, то означает, что показывают полное фуфло. Но искушение-то выше разума. А глаза напрягать нельзя. У жены на работе фотограф есть – Бобби – так он в детстве как раз коньюктивит перенес, да еще и с осложнением. Теперь близорук настолько, что без очков на расстоянии вытянутой руки киноафишу прочитать не может. Вот так вот. Так что мы телевизор выключили, поймали волну центрального телеканала и стали слушать. Жена еще ворчала, что это она должна была в тот день в студии дежурить – она у меня диктор новостей – а сейчас из-за какого-то вонючего коньюктивита должна дома в позе мумии Тутанхамона лежать. Старший сын и дочь больше всего огорчались, что не могут присутствовать на месте самого события – но они по этому поводу огорчались бы и без коньюктивита, потому что денег на поездку я бы все равно не дал.
Сменщица жены бодро бубнила сводку с места событий, периодически экзальтированно восклицая: «Это первый случай в истории человечества!». Случай чего именно – она, судя по всему, еще не придумала. Периодические прямые включения с побережья должны были показывать телезрителям корреспондентов в авангарде зевак, удобно расположившихся в наиболее безопасных местах (Годзиллу и прочих из-воды-выходящих монстров в связи с этим событием помянули уже раз сто), которые тоже взахлеб выкрикивали что-то о первом случае.
А потом оно вышло из воды.

***
- А теперь нам сообщают, что наконец-то на побережье что-то оживилось. Джонатан, что там, скажите, что там у вас?
- Да, Эльвира, здравствуйте! Мы видим кортеж вертолетов, который сопровождает ГодзиНесси – так мы тут с друзьями пока решили называть это существо.
- Какое красивое имя!
- Спасибо, Эльвира, нам оно тоже очень нравится. Надеемся, что оно понравился и нашему гостю, ха-ха-ха. Или это гостья? Ха-ха-ха.
- Ха-ха-ха.
- А теперь мы видим! Да, мы видим его! Вернее, мы пока видим только его спину. Но мы можем сказать – это существо определенно черного цвета. А теперь оно выходит из воды!
- Да, Джонатан, мы тоже видим это. Но картинка нечеткая и идет с сильной задержкой.
- Да, тут столько людей и у нас не совсем…эээ..выгодная позиция… Но вот оно практически вышло из воды, выпрямляется… Что ж, надо сказать, оно совсем не такое больше, как думали наши любители ужастиков… Оно делает первый шаг… Какое оно грациозное, ка…
- Джонатан? Джонатан? Джонатан, что там у вас? Ээээ… К сожалению, связь прервалась… Ээээ… Об этом же нам сообщают и сотрудники других каналов – у них тоже внезапно прервалась связь с их корреспондентами… Ээээ… Пока мы пытаемся связаться с нашими сотрудниками на побережье, предлагаем вам посмотреть рекламу.
- Трям-ля-лям-ля-лям, ешьте йогурт по утрам! Пейте, дети, молоко, какать будете легко!
- И снова здравствуйте! С вами новости WBC и в студии Эльвира Полонски. Нам не удалось связаться с Джонатаном, но только что по электронной почте мы получили кадры от нашего фотографа Бобби Диркса. К сожалению, наверное у Бобби тоже что-то случилось с техникой, потому что фотографии черно-белые. Но их около сотни… ээээ.. . наш оператор Марк только что советует мне показать эти фотографии в режиме слайдов, чтобы это выглядело как мини-фильм. Так что сегодня у Бобби будет неожиданный дебют в роли оператора. К сожалению, фильм будет очень короткий, черно-белый и неровный… но на других каналах, как мне сообщают, и этого нет… Итак, смотрим…

***
И тишина.
Знаете, такая мертвая тишина и только треск в динамиках.
Ти-ши-на.
Сначала мы подумали, что связь прервалась.
Минута.
Две.
Три.
Тишина.
И треск.
Тихий-тихий треск и будто что-то капает.
Жена вскочила, пакетики отлепила и включила телевизор.
Хорошо, что я это увидел раньше, чем дети тоже глаза открыли. И успел выключить.
А потом выпроводили их в свои комнаты и опять включили телевизор.
Диктор лежала на столе лицом вниз, в огромной луже крови, которая медленно и вязко расползалась по столу.
А еще кровь стекала прямо по линзе камеры. Наверное, на самом деле это была совсем тоненькая струйка, но здесь, расфокусированная, она казалась багряной рекой в треть экрана.
А потом там появились люди. Жена сказала, что это сотрудники канала – гримерша, и пара охранников. Они в ужасе озирались и даже не обращали внимания на еще работающую камеру. А потом один из них что-то нажал, и мы увидели, как они все посмотрели куда-то налево – жена шепнула, что там второй монитор – увидели, как расширились их зрачки, увидели, как из их глаз, носа, ушей, рта хлынула кровь, и увидели, как они упали мертвыми.
А потом в студии зазвонил телефон. Он звонил долго-долго, настойчиво, и нам даже казалось, что кто-то из мертвецов сейчас встанет лишь для того, чтобы выключить его.
Но никто не встал.
А через секунду зазвонил наш телефон.
Мы с женой боялись шелохнуться, боялись даже подумать о том, чтобы взять трубку. Но тут наверху ее поднял старший сын.
Это звонил Бобби.
Он был в ужасе.
И только из его рассказа мы постепенно стали понимать, что же там произошло.
На побережье, буквально за полчаса до того события, Бобби разбили очки. Какой-то идиот-верзила случайно двинул локтем. Извинился, но что толку? Запасные были в гостинице, а до нее хоть и минут 15 ходьбы было, но Бобби боялся уходить – вдруг без него начнется. Так что решил наудачу и наугад действовать.
Он даже не видел толком то существо – так лишь, какие-то размытые контуры. Мог сказать лишь то, что оно было очень похоже на гигантского худого человека – ему в голову почему-то пришло сравнение с великаном-гимнастом. А когда стал фотографировать – то вообще ничего не видел, только быстро-быстро щелкал наугад, чтобы зафиксировать каждое движение существа.
Помнил, что остановился только, тогда, когда понял, что вокруг наступила тишина. Только что-то капало, и плыл легкий солоновато-тошнотворный запах. Бобби еще подумал, что это, наверное, то существо какую-то тину на себе притащило. Да, а самого пришельца, кажется, нигде не было.
Поэтому Бобби на ощупь нажал кнопку, отослал фотографии в студию по встроенной в камеру беспроводной сети, развернулся и быстро, по памяти, поспешил за очками в гостиницу.
И только надев их и опять спустившись в холл, увидел вокруг телевизора трупы в крови. И снова почувствовал тот страшный запах...

***
Ученые потом сказали, в чем было дело. Существо… Недаром последние слова Джонатана были о грации, недаром полуслепой Бобби подумал о гимнасте. Что-то было в походке, в движениях этого существа такое, что даже 15 секунд созерцания их приводили к обширному кровоизлиянию и мгновенной смерти. Это был не просто инсульт – это был настоящий взрыв всех сосудов в мозгу. Все, кто были тогда на побережье, кто прилип к телеэкранам, кто были в студиях – все умерли мгновенно, даже не успев осознать свою смерть.
Трупы были везде – на улицах у публичных мониторах, в магазинах бытовой техники, возле телевизоров, и, конечно, дома – около экранов.
Последнее, что видели эти миллионы в своей жизни – смертельный танец неведомого существа из глубин.

***
Я был в составе добровольцев, кто потом обходил дома, взламывал двери и выводил оставшихся в живых. Иногда это были слепые, которые, как и мы, лишь слушали новости, но до сих пор думали, что дело в помехах в эфире. Иногда это были люди, которые не имели, либо из принципа не смотрели телевизор и поэтому вообще понятия не имели о том, что происходило ближайшие сутки. Но чаще это были маленькие дети, которые сидели в своих кроватках и так и не понимали, почему мама с папой не идут на их плач.

***
Когда подсчитали, оказалось, что этот маленький «фильм» канала WBC уничтожил две трети Европы, три четверти Китая, практически всю Японию, половину России, три четверти США – в общем, две трети населения Земли. В живых остались слепые, дети, бедняки, люди, которые в тот момент были заняты на работе, а так же практически вся Африка, практически вся Полинезия, большая часть населения Южной Америки. И русский путешественник-экстремал Федор Конюхов.
Человечество не погибло.
Но было страшно ранено.

Я часто думаю о том, что если бы Эльвира с оператором просто показали бы нам пару фотографий, а не сделали «фильм», стараясь набрать рейтинг каналу и порадовать нас, то ничего бы этого не произошло…
Благими намерениями…

***
Спросите, а что с тем существом?
Да ничего.
Посидело пару минут на пляже, очухалось и вернулось обратно в свои глубины.
Ему-то что…


Взято отсюда.

Если интересно, я выложу еще ее рассказы.

[Bolo]

Martian сказал:

И русский путешественник-экстремал Федор Конюхов.

Однозначно... Конюхов как терминатор - неубиваемый.

Martian сказал:

Посидело пару минут на пляже, очухалось и вернулось обратно в свои глубины. Ему-то что…

Что-то напоминает.

[Martian]

Bolo сказал:

Что-то напоминает.

Мне напомнило "Белую трость калибра 7,62", тут можно прочитать, почему.



Вот этот выкладываемый рассказ Елены Фамильное Привидение - специально для Паля.


Этой осенью цена на мясо повысится.

«Этой осенью цена на мясо повысится…» - отчетливо произнес в ее голове голос перед самым пробуждением. Скорее всего, именно из-за него она и проснулась – на полчаса раньше, чем это было нужно. И долго еще лежала в полумраке комнаты, пытаясь понять, что же означала эта странная фраза. Сама по себе фраза не имела для нее особого смысла – ее жалованье замредактора крупного глянцевого журнала если и позволяло беспокоиться ценами, то во всяком случае не на мясо. Но этот голос, его уверенность в том, что он говорил и то, что он говорил это именно ей – вот что напугало ее в то хмурое весеннее только-только начавшее зарождаться утро.
Днем она уже забыла про этот сон. А еще через месяц произошло то, что заставило ее забыть еще о многих незначительных мелочах.

Сначала ей показалось, что она проспала. Слишком тихо было за окном. Не слышно было привычного шума машин, звука работающего лифта, голосов детей, которые по утрам шли под ее окнами в школу. Только свистела какая-то птица, да шелестела листва деревьев. Странная пасторальная тишина для двора в самом центре города. Странная – пустая и мертвая.

Да, наверное, они все таки все умерли. Но она никак не могла назвать трупами то, что попадалось ей на пути – кучки, в которых были свалены предметы одежды, часы, ключи, а кое-где вставные зуб или колечки пирсинга. И все это было присыпано тонким слоем светло-седого пепла. Словно какая-то неумолимая сила вырвала всех людей из этого мира, оставив их бренное имущество здесь.
Она смутно припоминала, что что-то подобное где-то читала, кажется, у Кинга, в каком-то романе о людях, заблудившихся во времени. Но то была книга – а перед ней сейчас была реальность.
Точнее, реальностью была она.
Единственной реальностью в этом теперь ставшем призрачном мире.

Город был пуст.
Она почувствала это практически сразу, когда увидела пустые улицы, усеянные холмиками смятой одежды, словно гигантские кроты трудились всю ночь.
Но ей до последнего момента не хотелось верить в то, что Это произошло. Она обошла соседние дворы, вышла на опустевший проспект, зашла в несколько подъездов и постучала в квартиры.
Не было никого.
Она даже бросила камни в пару окон и несколько стекол разбила.
Но никто не подошел к окну, никто не окрикнул ее.
Город был пуст.

Она не стала биться в истерике, рвать на себе волосы или щипать себе до изнеможения руки, чтобы убедиться, что Это произошло. Нет. Она была умной, или, во всяком случае, достаточно начитанной (разнообразной фантастикой) женщиной, чтобы без истерик понять и принять Это.
Правда, она еще надеялась на то, что кто-то таким же странным образом как и она, выжил и тоже бродит в этом пустынном и мертвом городе. Но она и боялась этого таинственного выжившего. Что может быть у него на уме? А может, он тронулся? Что принесет ей это встреча, если она, конечно, вдруг состоится? Поэтому она сразу отказалась от идеи уходить далеко от дома на поиски выживших. Мой дом – моя крепость, и это выражение как никогда было актуально именно сейчас.
Поэтому она поступила проще и осторожнее. Найдя старую, каким-то чудом завалявшеюся с переезда аудиокассету, она разобрала ее, отрезала, склеила скотчем и поставила на место маленький кусочек пленки – как раз такой, чтобы можно было записать на него одну-единственную фразу: «Остался ли кто, как и я, живой?». А потом вставить эту кассету в магнитофон, незаметно выставить колонки на улицу и включить на полную громкость.

Через неделю, проведенную под аккомпанимент этого надрывного вопроса, повторяющегося каждые 15 минут, она поняла, что никого больше нет. Поэтому выключила магнитофон и выкинула кассету.

Кстати, электричество почему-то еще работало. И даже в Интернете можно было еще что-то поискать, посмотреть, скачать. Этим она и занималась первые несколько недель – тупо сидела в Сети. Потому что было страшно подумать о будущем.
Правда, она и там пыталась поискать выживших – перебирала всевозможные форумы и сайты, в надежде обнаружить хоть кого-то. Тщетно. Сеть молчала. Она даже слепила какое-то подобие сайта на бесплатном хостинге, где написала о себе, дала свой электронный адрес (она все еще боялась рассекретить свое реальное местонахождение, пока не узнает о возможных выживших, что они не причинят ей вреда). Никто не отозвался.
Потом у нее начались другие заботы и она забросила Интернет.

Прежде всего нужно было позаботиться о еде.
Витрину супермаркета достаточно легко было разбить урной, и еще легче было вынести оттуда продукты, не подвергаясь угрызениям совести. Но вот где их хранить? Конечно, можно было бы оставить их в магазине и периодически наведываться туда – но что если туда как-нибудь наведаются и другие выжившие? Что, если она однажды придет и продуктов в магазине больше не будет?
Она поступила иначе.
Прошла весь свой подъезд и обнаружила у четырех квартир кучки одежды, перемешанной с прахом. Найти в этих останках ключи от квартир не составило труда. Как не составило труда и угрызений совести выкинуть оттуда все ненужные ей вещи.
Так у нее появились Мясная, Молочная, Овощная и Хлебная квартиры. Она хранила в них продукты – так много, сколько смогла унести из супермаркета и разместить в квартирах. Ей даже удалось, правда не сразу, а в течение месяца, притолкать из магазина еще несколько портативных морозильных камер. Она периодически проверяла свои квартиры и обновляла запасы.

Это только у Мэтсона да у подобных ему писателей последним человеком на Земле оказывался мужчина – воин-добытчик, одинаково лихо управлявшийся и с револьвером и с автомобилем и с пробиркой для химических опытов. Она ничего этого не умела. Револьверы видела только в кино, пробирки – много лет назад на уроках химии в школе, а в автомобилях ездила только на пассажирском сиденье. Справедливости ради надо отметить, что где-то через месяц после того, как случилось Это, она все-таки рискнула попробовать управлять автомобилем. Подобрала в горсточке уже полуразвеенного праха на стоянке ключ, нашла автомобиль, к которому подходил этот ключ – и через пару минут врезалась в соседний «Форд». Еще несколько попыток не увенчались успехом и стоили ей рассеченной брови и ушибленного локтя. Медицинскими навыками она тоже не обладала, поэтому решила во избежание более тяжелых и непоправимых травм больше не экспериментировать. Итог был неутешительным – она заперта в своем городе. Более того, заперта в пространстве, ограниченном несколькими часами пешей ходьбы – она так и не решилась еще не ночевать дома.

И то, что последний человек будет дико тосковать по человеческому обществу, было глупостью. Во всяком случае, пока и для нее. К ее услугам были книжные магазины, видеопрокаты и магазины аудиодисков, а в кинотеатре по соседству киномеханик превратился в прах прямо на пороге своей каморки. Так что она могла проигрывать фильмы даже на их аппаратуре. Не было ощущения безнадеги и одиночества. Было лишь ощущение чуть подзатянувшегося отпуска. Она не давала себе возможность проснуться от этого сна-побега, понять, что это не она убежала от человечества, а человество ушло куда-то, по какой-то глупой ошибке потеряв ее по дороге.

Несколько раз она даже что-то писала. Вернее, графоманила. Если бы ей в той, ушедшей жизни, попались бы эти опусы на рецензию, она бы безжалостно измочалила их едкими замечаниями и забраковала бы как литературный неликвид. Но сейчас она была в бессрочном отпуске, так что меньше всего ее волновало качество этих опусов. Это была пара повестушек в стиле дамского фэнтези, одна попытка неуклюжего подражания суровой научной фантастике «космоопер», да с десяток вычурных притч. Ей понравилось создавать вымышленный мир и долго, со вкусом, барахтаться в нем, делая его более реальным, чем тот, ущербный, что теперь окружал ее.
Может быть, психологи сказали бы, что это типичный пример эскапизма. Но психологов больше не было, а она особо и не задумывалась, как это назвать. Главное, что ей было так комфортно. И ничего больше не имело значения.

Но однажды ее комфорт был поколеблен. И даже практически разрушен.
Закончилось мясо.
Вернее, истек срок его годности. В холодильнике супермаркетов еще висели стройными рядами свиные и говяжьи туши, но от них уже исходил неуловимый сладковатый запах. Запах смерти того, что уже было мертво.
Консервы, правда были в изобилии, но они могли храниться еще лет десять, и она не хотела так быстро израсходовать их запас. Она еще месяц питалась овощами, зеленью, даже растворимыми супами, но ее организм настойчиво требовал мяса.
Поэтому ей пришлось перебороть свой страх уйти далеко от дома и рискнуть совершить долгое путешествие.

Строго говоря, если бы у нее была машина, то она бы преодолела этот путь за пару часов. Но машины у нее не было – только велосипед с привязанной к багажнику корзиной. Поэтому путешествие грозило занянуться заполночь.
Но это того стоило. На окраине города совсем недавно было построен новый гипермаркет, и она надеялась, что его холодильные камеры были лучше, чем в магазине по соседству.

Она приехала в этот гипермаркет даже раньше, чем рассчитывала – так ее гнало нежелание оставаться ночью вдали от дома. Но это было единственное, что обрадовало ее. Все остальное было плохо. Мясо и здесь сгнило, более того, наверное, вскоре после того, как случилось Это, одна из труб коммуникаций прорвалась и теперь все продукты были покрыты коркой чего-то дурно пахнущего.

Она чуть слышно – сказывалась еще привычка к хорошему тону – выругалась и направилась к выходу.
И тут на нее прыгнул он.

Скорее всего, это была помесь сенбернара с какой-то крупной беспородной шавкой, а может это был и чистокровный пес, только исхудалый и грязный, со свалявшейся шерстью. Но в нем было достаточно сил, чтобы свалить ее с ног, и ощерившись голодным оскалом, потянуться к ее горлу.
Она завопила – но кто слышал этот крик в пустом городе?
А потом она нащупала что-то у себя за спиной и, откинувшись назад, в тщетной попытке спасти лицо и горло от собаки, выставило вперед, словно прося пса съесть это, а не ее.

Острие лыжной палки вошло собаке в пасть и с дробным хрустом вышло из затылка. Пес еще пару раз утробно всхрапнул и рухнул на нее, заливая ее кровью и слюной.

Связав бельевой веревкой несколько скейтбордов, она перевалила на эту импровизированную повозку тушу, слишком громоздкую для корзины велосипеда и отвезла ее в Мясную Квартиру. Она не имела опыта свежевания мяса и разделки туш, но сейчас было самое время научиться.
Когда все было кончено и куски мяса (правда кое-где на них виднелась плохо снятая кожа) были аккуратно уложены в морозилку, она долго-долго мыла окровавленные руки в раковине, кидая все более и более задумчивый взгляд на искромсанные потроха, сваленные в кучу на поэлитиленовую скатерть.
Их тоже надо положить в холодильник.
Да.
Тоже.
Ненадолго.
Потом надо будет поискать капкан.
Где-то в городе, на расстоянии нескольких часов должны быть капканы.
А если нет, то она что-нибудь придумает.
Например, подпереть палкой перевернутый бак, привязать к палке веревку и протянуть веревку к ней в окно.
Но главное, надо будет набрать побольше лыжных палок.
И наточить их.
Да, наточить.
Потроха и лыжные палки.
И у нее будет мясо.
Этой осенью цена на мясо повысится.
Для обеих сторон.





*********************

Скрытый текст

Рыжий мальчик.

Лицо у него было словно вылеплено из сырого пресного теста – вялое, безвольное и глуповато-унылое. Глаза были водянисты и невыразительны, ресницы редки и белесы, губы тонки и презрительно поджаты. Только волосы были яркими – огненно-рыжие, жесткие и упрямые, как шапка из меха молодой, еще не линявшей лисы.
Люди говорили, что бог Солнца поцеловал этого мальчика в макушку. Его же отец, когда слышал такие разговоры, морщился и бормотал что-то невнятное.
Ибо он знал, что самое яркое в его сыне – только волосы. Все же остальное в нем серое, блеклое и безликое. Как медуза, что вечерами покачиваются на теплых прибрежных волнах.
Иногда отец задумывался – а что, если тогда, в тот самый день, боги бы спросили его – так и оставить сыну жизнь, или отдать ее умирающей жене? И отвечал сам себе, ужасаясь этой мысли – отдать жене.
Но, увы – боги не спросили его тогда, и не собирались спрашивать сейчас. Поэтому жена умерла. А мальчик остался жить.

********
Сначала отец думал, что это равнозначная замена. Сын – продолжение рода, продолжение дела, радость в зрелости, надежда и опора в старости. Но время показало, что он ошибался.
Нельзя сказать, что мальчик был плохим. Нет, он не был злым или жестоким. Он не был вором или насильником. Он был просто никаким. Безразличным. Как мягкая жирная глина – без вкуса, без запаха, без формы. Искал где лучше, где тише, спокойнее. Но при этом он не был глуп, как это могло показаться на первый взгляд. О, нет. Он был достаточно умен и хитер, чтобы понять, что лучшее для него – прикидываться глупым.
Ум – большая обязанность и не очень большая привилегия, рано понял он. И минусы от этой обязанности часто больше, чем плюсы от этой привилегии. Лучше прятать ум подальше, как можно дальше, чтобы никто не заметил его, чтобы никто не вытащил мальчика из его теплого и уютного убежища лени. Спрятать так далеко, чтобы и самому забыть о том, что этот ум существует.
Поэтому он и пускал слюни, когда отец что-то рассказывал ему, задумчиво разламывал механизмы, что стояли у отца на столе, и затирал ногой чертежи на песке. Вскоре он добился своего – отец больше не рассказывал ему о каких-то непонятных и от этого тревожащих вещах, не показывал ему странные конструкции из деревянных брусков и металлических пластин и не пускал его в свою комнату, где песчаный пол был испещрен странными линиями. Мальчик был доволен. Теперь он мог целыми днями валяться на заднем дворе или на холме на окраине города, подворовывать у коз молоко и отрывать крылья у бабочек и жуков. Никто его не трогал, никто от него ничего не хотел. Ему было покойно и уютно.
Но вскоре этой покой омрачился.
Ревностью.
Завистью.

********
Его отцу нужен был преемник. Или хотя бы ученик. На сына надежды уже не было, поэтому он искал другого мальчика, которому мог бы передать свои знания и умения. Мальчика, который хотя бы отчасти заменил бы ему сына. И он нашел такого мальчика. Племянник. Сын сестры. Он был полной противоположностью его сыну – невысокий, юркий, черноглазый и черноволосый. И самое главное – любопытный, с острым пытливым умом и желанием учиться.
Отец ввел племянника в свой дом. Целые дни они проводили в той самой странной комнате с песчаным полом и чертежами на нем. А потом на крыше, на солнце сушились какие-то странные механизмы, покрытые лаком. Запах лака начал раздражать мальчика. Впрочем, как и другие запахи, которые доносились из отцовской мастерской. Они означали, что кто-то другой занял его место в сердце отца, что кого-то другого тот сейчас гладит по голове, кого-то другого сейчас хвалит, и кто-то другой сейчас лучше его.
Мальчик злился и отрывал бабочкам крылья, скручивал птенцам головки и пинал козлят. Но ничего поделать не мог. Прийти к отцу, начать учиться и работать, превзойти кузена и заслужить похвалу и уважение ему было лениво. А еще это означало бы, что его спокойной жизни пришел бы конец. Поэтому он продолжал злиться молча.
Но однажды он увидел, как кузена хвалит не только отец, но и соседи и даже совсем незнакомые люди. Они трепали того по черным кудрям, совали в руки корзины с фруктами и сыром, осыпали цветами и – особенно девушки – просто глядели с восхищением. Мальчик потом узнал, что было причиной этому. Кузен придумал странный вращающийся круг из дерева, чтобы было удобнее лепить горшки. Мальчик помнил этот круг – тот целую неделю стоял на заднем дворе, мешал проходу и был слишком твердый, чтобы его пинать или сломать ударом камня. И от этого зависть и обида стали еще горше и злее.

********
Потом он вряд ли мог повторить все, что говорил отцу. Иногда он ронял отдельные фразы в тот момент, когда тот проходил мимо. Иногда специально приходил к нему и сообщал очередную «новость». Но чаще он просто садился рядом и начинал тихо и монотонно нашептывать, наблюдая, как ложь и обида разъедает здравый смысл. Он говорил о том, что кузен возгордился, о том, что тот на каждом перекрестке трубит, что лучше своего учителя, о том, что люди говорят, что старик уже давно в маразме и ничего не умеет, а парень уже изобрел не только гончарный круг, но и пилу. И еще другие, более грязные вещи. При таких словах глаза отца мутнели, губы дрожали, а кулаки непроизвольно сжимались и разжимались.

********
Когда отец столкнул племянника с крыши храма, тот не разбился. На долю секунды среди мигом собравшейся внизу толпы мелькнула ослепительно светлая фигура – и человек, падающий вниз, превратился в маленькую куропатку. Куропатка издала пронзительный крик, так напоминающий звук пилы, и скрылась в ближайшей роще. На этот крик толпа эхом отозвалась злобным ревом. В считанные минуты их дом и мастерская были разгромлены, чертежи затоптаны, а механизмы раскурочены и разломаны.
Сами они еле спаслись.
И тайком, ночью, в трюме торгового корабля, бежали на остров, что виднелся на горизонте.

********
На том острове все пошло, как обычно. Мальчик целыми днями валялся на солнце, отрывал крылья бабочкам, да теперь еще подглядывал через щель в заборе за царскими наложницами. Отец что-то придумывал, клеил, строил, чертил. Но теперь он придумывал, клеил, строил и чертил один. Даже тогда, когда сам царь предложил ему помощников и учеников, он наотрез отказался.
Наверное, из-за этого он так долго и строил тот лабиринт. Царь выделил ему работников, но те только выполняли черную работу, складывали камни, месили раствор и проверяли прочность стен. Все знал только сам отец. Разбуди его ночью – и он бы сразу сказал, сколько в том лабиринте поворотов, тупиков и ловушек. Завяжи ему глаза, свяжи за спиной руки – и он бы без ошибок за несколько минут пробежал бы этот лабиринт, ни разу не споткнувшись и не запутавшись.
Мальчик, конечно, ничем этим не интересовался.
Ему так было удобнее.
Но, памятуя о том давнем случае, он внимательно следил за отцом. Зависть и ревность никуда не делась из его сердца. Они затаились там, в ожидании подходящего случая, чтобы снова расцвести пышным цветом, как ядовитый сорняк.

**********
Поэтому он и заметил, как отец передал царевне клубок ниток. Прочитал по губам, зачем был нужен этот клубок. Понял, для кого он предназначался.
А потом пришел к царю и рассказал ему все.
Но, увы, царь не поверил рыжему мальчику с глуповато-простодушным лицом. Царь просто посмеялся, дал ему яблоко и отправил с глаз долой.
А потом царевна сбежала с приезжим воином. А в лабиринте нашли мертвое чудовище.
Царь был в ярости. Он топал ногами, орал, посылал проклятия и призывал кару богов. Но ничего не менялось. Царевна сбежала с воином, а чудовище из лабиринта было мертво.
Тогда царь приказал замуровать отца и мальчика в опустевшем лабиринте.
Мальчик искренне недоумевал. То, что царь хотел убить его отца, было понятно и естественно. Но его-то за что? Ведь это он рассказал царю обо всем. Это он предупредил царя – и разве это его вина, что тот не поверил ему? Он решил еще раз прийти к царю и предложить свою службу, свои глаза, свое умение нашептывать, да даже свой ум – в обмен на жизнь. Он знал, что скажет царю, и самое главное - как он это скажет. И он твердо знал, что царь будет очарован его речами и оставит в живых.
Но отец нарушил его планы.
Отец решил иначе.

********
Мальчик орал и упирался. Он умолял отца, падал перед ним на колени, целовал его грязные босые ступни. Он не хотел уходить отсюда. Здесь была еда, здесь была защита. И здесь были красивые царские наложницы, которых можно было увидеть в щели ограды.
Но отец знал, что ему нужно забрать сына отсюда – хотя бы ради самого себя. Ибо он знал, что как только тому предложат еду, выпивку и красивую наложницу – тот снова продаст его.
А еще он надеялся, что когда сын поднимется в небо – он изменится.
Поэтому он нацепил на мальчика крылья и пинком столкнул с обрыва.

********
Мальчик орал, когда падал вниз. Орал и бил руками по воздуху. Орал и дрыгал ногами.
И замолчал, только когда понял, что он больше не падает. Замолчал и огляделся по сторонам. Он летел. Он летел над морем, над дельфинами, поднимающими к нему свои носы, над осьминогами, вяло скручивающимися в клубок где-то в глубине, даже над чайками, которые парили над самой водой, высматривая пищу.
И тут мальчик понял.
Он был выше всех.
Теперь никто не может достать его.
И теперь он будет плевать сверху.
На всех.
Всех-всех-всех.
Потому что он сейчас выше всех.
Но ведь он может быть еще выше?
Он взмахнул крыльями, поймал поток воздуха и поднялся еще на несколько локтей вверх.
Да, теперь видно больше.
Он может набрать полную пригоршню камней и кидать их на тех, кто внизу.
Потому что он выше всех.
И никто и ничто теперь его не касается.
Никто и ничто его не будет теперь трогать.
Он выше всех.
Теперь ему будет покойно и спокойно.
И теперь он будет плевать на всех.

***
Люди говорили потом, что Икар поднялся слишком высоко к солнцу, и оно опалило его крылья.
На самом же деле это бог Гелиос, увидев, как рыжий мальчик поднимается в небо, содрогнулся от омерзения.
И плюнул в него

.


И еще один жутковатый и прекрасный рассказ:

Скрытый текст

Мы наш, мы новый мир построим…


Кто же асмелится выступить против Зла, тваримого ва имя Мира и Щастья?
Т. Пратчетт. «Ведьмы за границей».

В подвале было тихо, сыро и революционно. Все тут было пропитано духом противостояния. Даже паутина и плесень топорщились как-то по-диссидентски, а тараканы так вообще одним своим видом наводили на мысль о том, чтобы разрушить все до основания, а затем…
Старый телевизор, украденный из музея естественной истории, залихватски подмигивал полувыгоревшим экраном. Поставить новый было нельзя– вмиг бы засекли сигнал. Так что они подцепились к допотопному передатчику секты Новых Амишей. Им повезло, что секта, немного подкорректировавшая и «осовременившая», если так можно сказать, быт Старых Амишей, находилась поблизости – в соседнем подвале - и особо не возражала соседству с ними. Да и как она могла возражать, если сама находилась на нелегальном положении.
По экрану метался самый ненавидимый в этом подвале – да и во многих других тоже – человек. Глупые усики, маленькие глазки, дурацкая гладкая прическа. Неврастеник. Истерик. Параноик. Маньяк. Диктатор и тиран. Уничтоживший и уничтожающий все разумное, доброе, вечное. Загнавший пол-мира в подземелья, выжегший вторую половину огнем, вытравив ее ядом, нашпиговав свинцом. Убийца. Садист. Цель того, что они сейчас делают и чем живут.

Раздался стук в дверь. Тараканы задумчиво попрятались по углам.
- Пароль? – спросил тот, кто сидел у телевизора.
- Гнусная Гусеница Глафира глядит геморройному гусю Геннадию в гузку, - послышалось из-за двери. – Ответ?
- Голые грибники Григорий и Густав гордо гуляют, глазея в гигроскопы, – ответил человек и открыл дверь.
- Тебе не кажется, что уже какая-то ерунда у нас в паролях? – осведомился тот, кто стоял за ней.
- Я уже не знаю, что на эти буквы в следующий раз придумывать, - пожаловался собеседник. – Еще с пару фраз на буквы З и Т есть, а все остальное уже использовали.
- Возможно, уже не придется использовать и их, - улыбнулся пришедший.
- Что, уже?
- Ага.
- Так ему ж надо еще проверить его.
- Все нормально, он ночью опробовал. И еще раз при мне.
- И как?
- Ну на тараканах и морской свинке вроде бы все хорошо.
- Пока хорошо.
- Ну пока хорошо. Но думаю, никто не будет возражать против того, чтобы пожертвовать собой ради высокой цели. Сто раз об этом говорили.
- Ну… одно дело – быть готовым пожертвовать собой, когда жертва не требуется, а другое – когда, вот, уже.
- Да ладно тебе, Берендей. Я уверен в ребятах.
- Главное, чтобы они были уверены в тебе, Чешир.

Раздался свист – на грани визга, словно кто-то чиркнул лезвием по стеклу. Заговорщики вздрогнули и обернулись. На столе, который еще минуту назад был чист и выскоблен, судорожно подергивался какой-то предмет. Он перекатился с середины стола к краю, потом дернулся сильнее – и упал вниз. Однако вместо звука удара вновь что-то свистнуло.
- Ччч-то это было? – спросил Берендей.
- Ээээ… не знаю… - ответил более зоркий Чешир. – Вроде бы крыса… кажется, с разорванным горлом… Черт-те что. Обнаглели совсем. Надо кота завести.
- Как заведем, так соседи и сожрут, - мрачно ответил Берендей. – Пайки опять сократили.
- Скотина! – сплюнул Чешир.
- Да…
- Ладно, недолго осталось. Я всех сегодня собираю. Кварк покажет, что сделал. И сразу же и используем. Больше терпеть нельзя.

********
Подвал постепенно наполнялся людьми. То и дело бубнили пароли-ответы про гусеницу Глафиру и голых грибников – и новый революционер, таинственно озираясь, присоединялся к товарищам.
Когда все собрались, Чешир, как идеолог и главарь, пригласил товарищей к столу.
Щуплый парень в очках, смущенно улыбаясь, продемонстрировал окружающим небольшую коробку, из которой выходили провода с присосками на конце. В толпе раздалось разочарованное перешептывание.
- Это…оно? – откуда-то из угла пришел вопрос.
- Она, - гордо кивнул изобретатель.
- А что она… такая маленькая?
- А зачем большая?
- Ну… как в кино… там…
- Так, - отрезал Кварк, – вам надо как в кино, или же настоящую машину времени?
- Ну… у нас нет еще доказательств, что она работает..
- Я видел, что она работает, - подтвердил Чешир.
- Мы тоже хотим видеть!
- Можно? – спросил Чешир у Кварка.
- Конечно, - кивнул изобретатель.
- Итак, кто доброволец?
- Щаззз! Вы сначала покажите на чем-нибудь другом! – ответствовал безымянный глас толпы.
- Ну вот…. – изобретатель пошарил глазами. – Томик Энгельса?
- Нет, спасибо. Давайте что-нибудь живое. Энгельсу уже все равно, а я, например, не хочу быть распыленным между галактиками.
- Ну… - Кварк в растерянности взглянул на Чешира.
Тот обшарил глазами подвал и ловко наступил на хвост крадшейся мимо крысы.
- Вот, пусть она. Пойдет?
Изобретатель пожал плечами, показывая, что ему все одно – что крыса, что книга. Революционеры согласно закивали.
На шею крысе был привязан алый бантик – чтоб потом опознать ее, и связаны лапки – чтобы она не удрала до опознания.
Ее положили на стол и, не обращая внимания на попытки сопротивления, прикрепили присоски с электродами. Изобретатель вполголоса сетовал, что для лучшей проводимости крысу надо было бы обрить, то возбужденная толпа не желала медлить ни минуты.
Щелчок маленького тумблера – телевизор в углу замерцал еще сильнее и погас – высокий, на грани отвращения свист - и стол опустел.
- Хм, - сказала толпа.
- Угу, - гордо ответил изобретатель.
- И?
- Что и?
- И где она?
- В прошлом?
- Где?
- Не где, а когда! Около двух часов назад. Точнее..ммм… 104 минуты назад.
- Вот спасибо! И как мы это проверим? Кто смотрел тогда на стол?
- Ну извините! – развел руками изобретатель. – Надо точнее формулировать задание. Нам же надо было, чтобы в прошлое вернуться – вот прибор и настроен на траекторию – прошлое-назад. Иначе он еще не работает…. Понасмотрелись да поначитались фантастики… Вот когда сделаем дело, тогда и будете туда-сюда бродить.. Если захотите, конечно, из нового мира в другой…
Толпа улыбнулась.
Вдруг снова раздался знакомый свист, из угла донесся вопль испуга и в тот же момент на пол шлепнулась крыса. На ее шее алел кокетливый бантик, а глаза смотрели злобно и местеобещающе.
Толпа загудела и подняла изобретателя на руки. Настолько, насколько позволял низкий потолок подвала.

*********
- Значит так! – Чешир постучал по столу карандашом, – Шептун сейчас расскажет нам о том, как он нашел искомую дату.
Пожилой мужчина в разбитых очках откашлялся.
- Я не буду рассказывать все подробно, об этом я потом напишу книгу – «Как мы изменили тирана». Пока же основные этапы. Я нашел его соседей – половины уже нет в живых. Потом его одноклассников. Почитал его биографии. Правда, официальные сильно подкорректированы и поэтому не могут быть….
- Ближе к делууууу! – загудела толпа.
- …Эмн… я вычеркнул раннее детство, потому что по свидетельствам очевидцев, оно было счастливым и безоблачным, потом…
- Ближеееееее!
- Экхм…ээээ.. школа. Точнее, третий класс….
- Ураааааа! – завыла толпа.

********
Как и предсказывал Берендей, когда пришло время выбирать того, кто же отправится в прошлое, чтобы изменить жизнь треклятого тирана, желающих не нашлось. Риск, конечно, благородное дело, но только тогда, когда он минимален.
После долгих раздумий, перебранок и взаимных упреков было решено, что эта ответственная миссия будет возложена на Чешира.
Изобретатель предупредил, что машина перемещает во времени, но не в пространстве. Историк вручил карту, где находилась школа тирана, и снабдил фотографией, с которой смотрел худой, плаксиво скривишийся мальчик.
И первое перемещение человека в прошлое свершилось.

********
Мальчишку били в школьном туалете трое – гораздо старше и сильнее его. Он уже и не плакал, лишь сжался в комочек и зло зыркал глазами.
Избиение даже не прервала внезапно распахнувшаяся дверь.
Но через секунду один из хулиганов, тихо воя, сползал вниз по стене, второй хрипел от того, что в рот ему засунули половую тряпку, а третий мрачно булькал, погрузив голову в унитаз.
Худой, небритый, изможденный мужчина присел перед мальчиком на корточки.
- Привет.
- Пп-п-п-ривет, - неуверенно ответил тот.
- Не бойся никого, - ласково сказал мужчина. – Ты – самый лучший. И самый сильный. Самый сильный – потому что самый добрый.
- Дааааа?
- Да. Самый сильный, это тот, кто делает людей счастливыми.
Мальчик чуть всхлипнул.
- Меня не люююбят здесь. Никтооооо….
- А ты сделай так, чтобы все полюбили.
- Кааааак?
- Просто сделай всех счастливыми.
- Ааааа…
- Понял? И тогда ты будешь самым-самым…
Мальчик не успел ничего ответить, как раздался свист и мужчина исчез.

********
Бззззиииииии – снова этот высокий, пронзительный, на грани скорее подсознания, чем слуха, звук.
Он сжался и приготовился еще к одному удару о землю, однако на этот раз это был легкий шлепок – словно он упал с кровати на мягкий ковер.
Он открыл глаза.
Голубое небо.
Такое чистое-чистое утреннее небо.
Он давно уже, с самой юности, не видел такого чистого неба, не затянутого дымом со свалок, смогом с заводов, не перечеркнутого прожекторами противовоздушной обороны.
И птицы… Как пели птицы! Это был не истеричный вопль полусумасшедших от тесноты птиц в клетках. Это была чистая, свободная, счастливая песнь птиц в вышине.
Он перевернулся на живот.
Трава… зеленая трава… Она чуть щекотала ладонь, а ее запах ласкал ноздри, отвыкших от свежего воздуха и запахов, иных чем вонь бензина и пороховая гарь.
Он сел.
Да, это был новый мир.
Счастливый мир.
Мир, за который они боролись.

Он сидел на площади.
На городской площади.
Но она была другой.
Совсем другой.
Собор не был разрушен и растаскан по камням для строительства противотанкового рва Северного Района. Нет, он был. Существовал. И жил. Сверкал витражами и улыбался резными каменными узорами.
И старых бомбоубежищ не было. Изукрашенные входы в магазинчики, обрамленные лентами и флажками.
И музыка.
И цвета.
И люди.
Счастливые, улыбающиеся люди в красивых новых одеждах. Парни – не угрюмые, обветренные, в военной форме – а стройные, гибкие и веселые. Девушки – не запуганные и серые – а нарядные и приплясывающие. Дети… Просто дети, которые не спрятаны в подвалах. Они с леденцами. С щенками. С котятами. С игрушками. С родителями.
Да, это был новый мир.
Счастливый мир.

И они сделали этот мир.
Да!
Именно они!
Он понял это, когда еще раз взглянул в небо.
Там парил огромный дирижабль.
Из его нутра лилась негромкая приятная музыка.
И еще сыпались лепестки цветов.
И струился легкий приятный аромат.
А с его бока улыбалось лицо.
Такое знакомое ему лицо.
Которое раньше – в его настоящем – никогда не было способно на улыбку.
Те же глупенькие усики. Те же маленькие глазки. Та же дурацкая гладкая прическа.
Только безбрежная доброта в глазах.
И именно он несколько минут – или лет? – назад поселил эту доброту в глазах.
Именно он изменил этот мир.
Сделал его новым.
Сделал его счастливым.

Он упокоенно вздохнул и откинулся назад.
Теперь он может отдохнуть.

Он открыл глаза от того, что кто-то пинал его в бок.
Над ним стояли двое – в кокетливых розовых пиджаках и бежевых брюках.
- Добрый день, - вежливо сказали они.
- Ага, - кивнул он, садясь.
На их лицах появилось озабоченное выражение.
- Добрый день, - еще раз повторили они.
- Добрый, - кивнул он.
Двое осмотрели его с ног до головы.
- Вы не нарядно одеты, - отметил один.
- И выглядите голодным, - сообщил второй.
- Вы не похожи на счастливого человека, - сказал первый.
- Нууу…. – пожал плечами он. Ему было хорошо и он хотел поделиться тем, что было на душе. – Надо сказать, в моей жизни было мало счастья.
- Да????? – хором удивились оба.
- Да, вот так, - кивнул он. – Так бывает.
- То есть… осторожно спросил второй. – Вы не счастливый человек?
Он задумался.
- Ну… в данный момент… или вообще?
- Так.. – двое переглянулись. – Вообще.
- Вообще – нет. Знаете, вы просто не представляете…
Он хотели рассказать этим двум – нарядным, красивым, счастливым людям нового мира – как было жить в его мире. В том мире, от которого он с друзьями только что спас их.
Однако они прервали его.
- Нарушение первое, - холодным чеканным голосом сказал первый. – Ненарядная одежда.
- Нарушение второе, - подхватил второй. – Изможденный и голодный вид.
- И самое главное – собственное признание, что нарушитель не счастлив.
- По совокупности правонарушений и собственноручном признании…
- …. Полиция Счастья…
- …выносит приговор…
- … как элемент, подрывающий устройство Государства Мира и Счастья…
- …подвергается…
- … ликвидации.

Он даже не успел заметить, из кармана какого именно из розовых пиджаков был извлечен пистолет.

********

Да, это действительно был новый мир.
Счастливый мир.
Счастливый до смерти.

[Martian]

Один из самых моих любимых из рассказов Елены ФП.


В тумане


Скорее всего, он умер.
Во всяком случае, это было наиболее простое и логичное объяснение тому, что произошло. Точнее нет, тому, что происходило.
Объяснение же тому, что произошло, было еще более просто и логично – он дурак. Потому что только дурак, заткнув уши капельками от плеера и схватив подмышку переносной мольбертик, рванет через дорогу к группе знакомых. Никуда бы те не делись – их уже на подходе было слышно за сотню метров – так же по шуму и нашел бы их потом.
Ну а в этом случае «потом» для него был визг тормозов, что-то большое и темное, что он успел заметить краем глаза, и сильный удар в плечо.
Ну и все.

Да, вероятнее всего, он умер.
Потому что это было не похоже ни на улицу, на которой он только что был, ни на больницу, в которой мог быть сейчас, ни на его дом, в котором.. да, в котором он как-то давненько не появлялся.
Скорее это было похоже на густой туман, который спускается зябким утром с холмов и зависает над озером. Правда, обычно туманы белые, как кефир или жирное молоко – этот же был густо-серым.

Когда он открыл глаза, туман нависал сразу над ним – в первый момент он даже подумал, что это какое-то давно не стираное одеяло – но стоило ему сесть, как туман отхлынул от него, очистил вокруг него пятачок радиусом в пару метров и затаился.
Он осмотрелся по сторонам.
Туман надежно скрывал все стороны.
Он опустил взгляд вниз.
Так.
Он был голым.
Загадочно.
Он бы мог понять, если бы какие-то бомжи стянули с него куртку, рубашку, брюки и ботинки – но зачем им забирать трусы и носки? Если же вместо бомжей эту манипуляцию проделали санитары – то те бы выдали ему хотя бы халатик, или как там называется этот больничный фиговый листок на все тело?
Он посмотрел ниже. Нет, совсем-совсем ниже.
Хм.
Внизу тоже был туман.
Ассоциация с одеялом усилилась. На секунду ему в голову взбрела идиотская мысль, картинка из старого фильма ужасов – хотя какие там были ужасы, так.. название одно.. – что он вдруг невероятно уменьшился, стал размером в крупинку, с гречишное зерно, и это зернышко невозвратимо затерялось в плотных складках ткани, и его никто никогда больше не найдет – лишь через много-много лет иссохший трупик случайно вытряхнут на ветру. Но он тут же отогнал эту мысль – что за ерунда. Он не зернышко, туман – не ткань, а трупик – не дождетесь.

Он решительно встал.
Серый туман колыхнулся и отодвинулся. Туман под ногами не шевелился.
Он задумчиво пошевелил пальцами на ногах. Нельзя сказать, чтобы было холодно – но нельзя сказать, чтобы было и жарко. Так было.. никак… Да и под ним было так… нельзя сказать, чтобы было мягко – но нельзя сказать, чтобы было и твердо. Так было.. никак.
Он задумался еще сильнее. Вообще-то бы хорошо, чтобы он стоял на чем-то определенном, а не на этом.. сером облаке… На траве, например… на зеленой, мягкой – и одновременно упругой – траве… ну или хотя бы на камне… на теплой, чуть болезненно – но приятно болезненно – жесткой гальке.
Ступни пронзило странно знакомое чувство – и тут же погладило теплом. Он опустил глаза.
Галька.
Черт возьми, галька.
Он стоял на гальке. Точь-в-точь такой, какая была на побережье, где он отдыхал в том году. Но… откуда? Откуда? Или же… или же она тут и была, и это просто туман под ногами рассеялся, и он наконец разглядел, что скрывалось под ним… Но это глупо… да, туман скрадывает очертания – но никак не ощущения. Даже в самом густом тумане ты на ощупь понимаешь, что дерево – это дерево, камень – это камень, а собака – это не только мохнатая спина, но и твердый вертлявый хвост, и холодный мокрый нос, и вездесущий шершавый язык. Он бы все равно сразу, босыми ступнями, ощутил бы, что стоит на камне. Если бы.. если бы камень там был с самого начала…
Он почесал ногу об ногу. Камень – это, конечно, хорошо. Но это еще и жестко. Особенно если на нем стоять. И стоять долго. А вот идти пока как-то было боязно. Туман окружил его широким кольцом – он поднял голову – да даже не кольцом, а куполом…. И идти куда-то, в данном случае неважно куда, было ..ну да, боязно. А кто бы в этой ситуации не опасался?
Он потоптался на месте и снова потер ногу об ногу. Нет, то есть да, галька – это, конечно, хорошо… Но вот еще лучше было бы стоять на этой гальке в ботинках. А еще лучше в кроссовках… нет, в кедах… нет, все-таки в кроссовках… По его опыту, лучший вариант для гальки – это кроссовки. У кед подошва слишком скользкая, сандалии могут резать ногу перемычками, в ботинках ты выглядишь на ней слишком глупо… да, кроссовки. Такие… легкие, с ребристой подошвой и высоким подъемом…
Что-то упруго и крепко обхватило ноги – и ощущение жесткого камня исчезло. Он опустил глаза. Мда.
Поковыряв кроссовки пальцем, он убедился, что они настоящие и весьма качественные. Точь-в-точь такие, какие у него были, когда он как-то решил позаниматься паркуром. Паркур выветрился из него через месяц, когда сняли гипс со сломанной руки – а вот кроссовки так и остались и еще долго служили верой и правдой в более спокойном времяпрепровождении. Мда.
- Брюки, - вдруг вслух сказал он. – Хочу брюки. Джинсы, - поправился он. – Широкие. С желтой строчкой. И это.. .карманом на штанине.
В карман он на всякий случай положил несколько камней – мало ли кто сейчас следит за его манипуляциями из тумана. Тяжесть потянула брюки вниз – и он решил внести корректировку.
- И ремень. Широкий. Ммм… Военный, вот! С петельками для инструментов. Инструменты не надо, достаточно только петелек!
Вот так, теперь все правильно.
- А в петельку нож. Тоже военный. Тесак такой… Или нет.. швейцарский, с инструментами.. Или нет.. Так, в одну петельку тесак, в другую швейцарский… ну а в третью револьвер!
Стрелять он не умел, но с револьвером было как-то спокойнее.
- И что уж тогда… давай тогда рубашку.. хотя нет.. лучше футболку … или… Давай поло! Ты же знаешь, что такое поло? – спросил он у невидимого благодетеля.
Благодетель знал, что такое поло.

Завершив свою экипировку кепкой – на случай внезапного дождя или столь же внезапного солнца – он сурово вгляделся в туман.
- Ну что? – спросил он. – Выходи, кто там есть?
Серая масса молчала и не шевелилась.
Он сделал шаг вперед.
Туман отодвинулся.
Он сделал еще шаг.
Туман отодвинулся еще.

Так он прошел с сотню метров – туман лишь отодвигался и отодвигался от него. Вокруг и над ним по-прежнему парила серая невесомая масса, а под ногами похрустывала галька.
Может быть, он на берегу? И там, в тумане, с одной стороны море, а с другой – нагромождение валунов? Это был бы логичный и привычный пейзаж.
Туман колыхнулся и раздвинулся.
Ну так и есть, да. Слева море – справа валуны. Как мило. Готов поспорить, что за ним сейчас будет стоять дуб.
Он оглянулся. Дуба не было.
Хм. Он снова посмотрел на море. Море качественное. Валуны справа тоже неплохи. Так почему ему не дали дуба? То есть дуб?
Так…. А если стена? Ну такая.. кирпичная стена. С плющом, ползущим по трещинам на кладке. И юркими ящерицами, греющимися на солнце.
Он оглянулся.
Так. Стена есть. Кладка есть. Трещины есть. Плюща нет. И ящериц нет. И солнца тоже.
Ой, нет… солнце есть. Да еще какое!
Он надвинул кепку посильнее на глаза и задумался.

Через несколько часов он выяснил, что может получить все, что захочет – если только это «все, что захочет» не живое. Когда-то живым оно быть могло, - уточнил он, уплетая третью свиную котлету, но на данный момент должно быть без признаков жизни. Больше никаких условий на то, что создавалось по его желанию, не распространялось. С одинаковой легкостью он получил и комок ваты – и дорогое бриллиантовое ожерелье. Так же быстро, как ему в руки упало птичье перо, точнее, перо сороки – в точности то, что он заказывал – так же мгновенно перед ним возник джип последней модели. Да, надо бы выяснить еще, как убирать то, что вызвал. Пока это все валялось вокруг него живописными и не очень кучками. Ожерелье плавало в чесночном соусе от котлет, перо было воткнуто в комок ваты, а на капоте джипа почивала шкура амурского тигра – ну он хотел проверить, есть ли какие-то условия по редкости требуемой вещи. Оказалось, что никаких.

Вскоре стало понятно, что исполнение его желаний распространяется на все, что его окружает. Любая картина, которую он представлял перед своим мысленным взором, тут же появлялась. Любые строения, любые пейзажи… хотя нет, пейзажи были не «любые». Не любые…
Все, что угодно – башня, замок, мост, небоскреб, плац, трек, стадион, завод, галерея, цирк, телевышка – все, все, все… Все – но только мертвое. Ни одного дерева, ни единой травинки. Ни птицы в небе, ни червя в земле. Только мертвое.

****
Он не знал, сколько времени прошло. Точнее – не задумывался. Просто не хотел об этом задумываться. А смысл? Он же не Робинзон Крузо на острове, считающий дни и месяцы в ожидании того, когда за ним придет – или мимо него пройдет – корабль. Он уже понял, что никакой корабль за ним никогда не придет. Никогда. Да и мимо вряд ли пройдет. Нет, не будем врать… поначалу он ждал. Вглядывался в туман. Надеялся. Нет, не считал дни – просто ждал и просто надеялся. А потом так же просто понял. Ничего не будет. И никого не будет.
Поэтому он стал просто жить. Гулять по Лувру, взбираться на Биг Бен, гонять по трассе Монте-Карло… есть ласточкины гнезда, фуа-гра, трюфели… читать Джойса, Кинга, братьев Гримм… Все, что угодно, все, что душа пожелает – но душа может пожелать только мертвое.

Он задумывался, чтобы покончить со всем этим – даже пытался несколько раз. Но всякий раз, всякий раз буквально за мгновение до – камень мостовой превращался в серый туман, который мягко обволакивал его, револьвер испарялся из его рук, а лезвие ножа исчезало обманчивым бликом света.
И он снова, снова, снова в отчаянии пытался отвлечься, развлечься, забыться – и снова, снова, снова поиграть с серым туманом на то, кто в этот раз успеет первым.
Туман всегда успевал первым.

А потом это ему надоело, и он стал просто жить. Как-то да жить. В конце концов, и там, в том мире многие тоже как-то да живут. Почему же он не сможет?

****
Она появилась внезапно, прямо перед ним, когда он сидел на лавочке на пустынных и голых Елисейских полях и плевал катышками из жеваной бумаги в вазу эпохи Цинь.
Она была голой и озадаченной.
- Пяяятница! – не помня себя от радости, заорал он.
Она вздрогнула и озадаченность на ее лице сменилась недоумением и состраданием к нему.
- О, простите! – спохватился он, сообразив, как глупо сейчас выглядит. – Я как-то.. как-то даже не подумал.. Извините.. за такой поступок… джентльмен не должен… то есть джентльмен должен… вот!
Он быстро облачил ее в самое лучшее и шикарное платье, которое только мог вообразить – точнее, какое видел в каком-то старом фильме. Она поежилась и поморщилась. Он все понял – и сделал платье попроще.
- Спасибо, - улыбнулась она.
- Не за что, - галантно поклонился он. – Джентльмен должен угадывать все желания дамы и исполнять их.
Она снова улыбнулась.

****
Да, наверное, он все-таки умер. Потому что она подозревала, что она тоже умерла.
У нее все было по-другому. Шум в соседнем переулке, крики, которые приближались все ближе и ближе, какие-то резкие сухие щелчки – а потом резкая боль под ключицей – и все.
Больше она ничего не стала рассказывать о себе – а он не стал спрашивать. Потому что понимал. Потому что сам о себе не хотел рассказывать. И не потому, что в его прошлом было что-то постыдное или неприятное, нет – в конце концов, в их ситуации они могли и сами придумать свое прошлое, как можно более красивое и героическое. Просто не хотелось.
Прошлое осталось в прошлом – ныне же было здесь и сейчас. Бесконечное здесь и сейчас. Вечное здесь и сейчас.
Но теперь он был не один и кажется… кажется, бесконечность и вечность его уже пугали чуть менее.

****
Он пытался угадать каждое ее желание – и стремился удивлять ее каждый день, каждый час, каждое мгновение.
- Джентльмен должен дарить даме цветы! – восклицал он, и в ее руках распускался нежный и хрупкий цветок из тончайших малахитовых пластинок.
- Джентльмен должен радовать даму музыкой! – и призывал ветер, который пел серенады в тщательно подобранных и расставленных им вазах, рюмках, стаканах и бокалов самой разной формы и самого разного стекла.
- Джентльмен должен дарить даме весь мир! – и каждый день он создавал ей новый мир. И с каждым днем это все меньше и меньше был тот, старый мир, созданный из Эйфелевой башни, Биг Бена, московского Кремля, египетских пирамид – и все больше и больше другой, причудливый, неожиданный для него новый мир. Теперь он рисовал не красками – рисовал солнцем, ветром, камнями, водой, зданиями, мостами, горами, снегом. Бесконечность и вечность его уже не пугали.
Она улыбалась, благодарно кивала головой, радовалась как ребенок, обнимала за шею – и он радовался, радовался, радовался как никогда. Он был бы счастлив, если бы.. если бы.. да, если бы..
Если бы в созданном им мире была хоть капелька жизни.

****
Он проснулся посреди ночи и расплакался. Как маленький, как ребенок, которому так и не подарили обещанную игрушку, или даже нет – которого поманили игрушкой, да так и не дали.
- Что такое? – спросила она.
И он, рыдая и всхлипывая, стал рассказывать свой сон. Сон, в котором он видит птиц, рыб, бабочек, ос, собак, слонов, видит деревья, траву, цветы, видит живое, то самое живое, которому почему-то, по какой-то прихоти этого серого тумана нет места в этом мире.
Он плакал очень долго – а она гладила его по голове и молчала.
А потом он уснул.

****
Солнечный луч скользнул по его лицу и постучался в закрытые глаза. Он поморщился и вспомнил, что забыл вчера, когда создавал этот пентхаус, представить на окнах занавески. Или даже нет, портьеры. Тяжелые бархатные портьеры. Темно-синего цвета.
Луч исчез.
Но было уже поздно.
Он встал, кляня себя за такую опрометчивую забывчивость. Да, это не страшно, так, мелкая неприятность, но все равно… неприятно.
Что же создать для нее сегодня..хмм… надо подумать.
Надо начать с вида из окна.
Он подошел к окну.
Итак.
Итак.
И….

На подоконнике сидел голубь. Большой, жирный, нахальный голубь. Голубь требовательно смотрел на него и косил глазом, как бы ненавязчиво намекая.
В горле у него перехватило.
Голубь раздраженно переступил лапками.
Он глотнул воздуха и почувствовал, как сердце заколотилось по всей грудной клетке, словно мечась в поисках нового места.
Голубь капризно затопал по подоконнику.
Он создал горку хлебных крошек.
Голубь одобрительно кивнул и принялся за трапезу.

Он перевел дыхание.
Не может быть…

Запястье кольнуло.
Он опустил глаза.
Комар. Черт возьми, комар. Стремительно набухающая алая бусинка в ореоле крыльев, лапок и прочих конечностей.
Он даже не стал его сгонять.
Потому что там, внизу, в глубине улицы увидел безмятежно развалившуюся на теплой тротуарной плитке трехцветную кошку.
А рядом с ней.. там.. там, где раньше был просто камень… не может быть… и над ними… над ними.. .это же бабочки… а там, дальше… неужели.. нет, не может быть… да…да… это именно так!

- Что это… - прошептал он и повернулся в глубину комнаты, к ней.
Она еще дремала, прикрыв лицо от солнца локтем.
- Что это… - повторил он, понимая, что она все равно не ответит, потому что не знает. – Что это?
- Джентльмен должен, джентльмен должен… - вдруг сонно пробормотала она. – Джентльмен должен, а дама – может!
И перевернулась на другой бок.