Деятельность
Обсуждения
Пользователи
Календарь
Поиск
Помощь
МЕЖДУ МИРАМИ
За что?..
Огромная туша, лежащая прямо в засыхающей грязи… Старый самец двурога – должно быть, он прожил на этом свете не один год, и на его боках уже можно было пересчитать все ребра, а мощный роговой «клюв», некогда с легкостью расправлявшийся с жесткой травой и твердыми кореньями, уже давно затупился, но все же, уже свалившись под гнетом лет, он все равно до последнего шел вслед за своим стадом, спотыкаясь и загребая мосластыми ногами зловонную жижу… пока, наконец, увесистые комья липкой грязи на копытах не перевесили силу тонких жгутов мышц, и, покачнувшись на очередном шаге, он не рухнул наземь грудой изломанных суставов. Какое-то время упрямое, не желающее умирать тело еще сражалось за свою жизнь, но силы быстро покидали его, вытекая, точно вода из пробитого сосуда, и вот уже огромные легкие в последний раз наполнились воздухом, заставив тонкую корочку грязи покрыться паутинкой трещин, после чего медленно опали, и круглые глаза старика заволокла белесая пелена смерти…
За что?
Кто из них нашел его первым – не имело значения, но первый лесной падальщик, опустившийся на костлявый бок, послужил сигналом для остальных – вскоре на этом месте клубилась целая стая, и разъяренные пестрокрылы вопили во всю глотку, размахивая крыльями и щелкая челюстями, стремясь вырвать у соседа его кусок. Туша была велика – ее бы хватило, чтобы досыта накормить каждого члена стаи – но не в привычках этого племени было есть спокойно, и их дурной характер во время трапезы проявлялся во всей своей красе, и большую часть времени они не набивали желудки, а ссорились с собратьями, которым, по их мнению, доставались лишь самые лучшие и лакомые куски. Простыми угрозами дело не ограничивалось – слишком много едоков собралось сегодня на дохлом двуроге, и то и дело вспыхивали драки, когда покрытые тонкой пленкой гнили зубы рвали живую кровоточащую плоть, набрасываясь на одного по двое, по трое, вцепляясь в любого, кто оказывался поблизости – лишь бы самому не оказаться новой жертвой этой безумной стаи!
За что?!
Уперевшись когтями на крыльях в жесткую, бронированную шкуру, молодой пестрокрыл ловко просунул голову в уже успевшее спечься на солнце дыхало, миновав плотное костяное кольцо, служившее непреодолимым препятствием для более крупных сородичей, и дорвался-таки до теплых, тронутых разложением, но все равно упоительно вкусных внутренностей. Дневной жар и влажность уже успели «поработать» над этой тушей, и нежная ткань легких была вовсю изъедена громадными хищными личинками, но крылатого это никоим образом не волновало – зацепив челюстями приглянувшийся кусок, он осторожно потянул его за собой, не желая порвать подгнившее мясо, и уже почти вытянул, как вдруг услышал громкое шипение, и чей-то зубастый клюв, скользнув мимо него, вцепился в его законную добычу! Такого оборота молодой падальщик не ожидал, и, так как противник оказался немногим больше его самого, тут же набросился на него, целясь в горло. Естественно, тот мгновенно забыл про мясо и приготовился защищаться – не прошло и пары мгновений, как два пестрокрыла сцепились в вопящий клубок, а гниющий красный кусок отлетел прочь, с влажным чавканьем шлепнувшись на землю чуть поодаль от туши… в стороне… совсем незаметно… да и кому был нужен этот крошечный кусочек, к тому же, еще и перемазанный в вонючей грязи и кишащий червями?!
Тогда почему – ну все-таки, почему?! – они все набросились на меня?..
Ужасно болели крылья. Полеты никогда не были моим сильным местом, но на этот раз любое движение давалось с трудом, и даже с наполовину поджатыми перепонками каждый взмах был подобен пытке – словно по яростно пульсирующим сосудам растекалась не кровь, а жидкое пламя… Крики позади давно стихли – должно быть, они вернулись к туше, чтобы не упустить свой кусок – но я все не сбавляла скорости… должно быть, я просто не могла остановиться, просто не могла поверить, что мне уже ничто не грозит… да и когда в жизни я чувствовала себя в безопасности? Разве что в родном гнезде, под крыльями матери… пока острые когти огнекрылого не отняли ее у меня. Он схватил ее у самого нашего дома, когда она уже собиралась скользнуть в узкую каменную расщелину, и его мощные лапы смяли ее грудь, точно спелый фрукт, забрызгав меня теплой кровью – кровью, запах которой до сих пор снится мне в кошмарах! И до сих пор меня гложет чувство, что, будь тогда рядом отец… будь он рядом!
Но его не было там. Его… вообще нигде не было. И когда я очнулась… в луже маминой крови… единственное, что я смогла сделать – это кое-как выбраться наружу и улететь, чтобы никогда больше не возвращаться туда. Может быть, я и поступила глупо. Может быть, стоило остаться там, в безопасности… может быть, рано или поздно, отец все же нашел бы меня, но – я сделала то, что сделала, и с тех пор не знала места, которое могла бы назвать своим домом. Я стала отшельницей, бродягой, и нигде не была своей – ни в густом лесу, что так любила моя мама, ни среди парящих скал, где летали сородичи отца. Я так и не осмелилась к ним приблизиться… Откровенно скажу – боялась. Пока мы летали порознь – еще жила надежда, а если бы я вдруг подлетела к ним без спросу, и они набросились бы на меня… Нет, я не могла. Поэтому и держалась сама по себе, на грани двух миров, не в силах – а, может быть, и не желая – сделать окончательный выбор. Да, было трудно. Да, больно – как сегодня, когда я оказалась слишком неосторожной и рискнула показаться на глаза. Да, одиноко… но что еще мне оставалось делать? Ведь во всем Лесу у меня не было никого, кто смог бы меня защитить и поддержать… ни единого существа, который мог бы лететь со мной крыло к крылу, кто смог бы подхватить измученное тело, когда мои крылья окончательно сломались, и, издав что-то вроде жалобного вздоха, я не провалилась в благодатную темноту.
А разбудила меня… песня.
Нет, серьезно – песня! Вернее, я не сразу поняла, что это действительно песня, но, едва услышав эту мягкую мелодию, без малейшего труда сбросила с себя липкие оковы забытья, недоуменно заморгав. Кажется, я проспала, по меньшей мере, целую ночь – солнце уже стояло высоко, просвечивая сквозь плотный зеленый полог, и разморенный жарой Лес мирно дремал, еле слышно шелестя на легком ветерке… но откуда же тогда песня? Насторожившись, я не без труда поднялась на все четыре крыла и, чуть приподнявшись на задних когтях, попыталась оглядеться по сторонам. Песня была негромкой, но отчетливой – выходит, ее… источник находился где-то неподалеку, и, повертев головой, я неуклюже заковыляла в выбранном направлении, стараясь не обращать внимание на ужасающую колющую боль по всему телу. Слава Матери, по крайней мере, ничего себе не сломала и не порвала… Постепенно песня становилась все громче, все заливистей, мелодия порхала и переливалась всеми оттенками, точно крылья мотылька, точно водяные брызги… она манила, она звала за собой, и я ничего, ну ничегошеньки не могла противопоставить этому нежному, но, в то же время, властному зову, пока, спотыкаясь и волоча за собой крылья, медленно продиралась сквозь густой подлесок, молясь лишь об одном: только бы не смолкала! Только бы продолжала звучать… И песня, словно бы отзываясь на мое желание, даже не думала прекращаться – нет, чем больше я прислушивалась к ней, тем больше слышала, наслаждаясь игривой, легкой мелодией, чуть-чуть напоминающей птичьи трели – но именно чуть-чуть, самую малость, ибо ни одной, даже самой сладкоголосой птице еще не удалось поразить мой слух и покорить сердце. Нет, я была совершенно уверена, что это поет не птица!
Но от того не меньшим было мое удивление, когда, выбравшись, наконец, из плотных зарослей папоротников, я увидела источник дивной песни.
На небольшой полянке, примяв густую траву тонкими ногами, застыло самое странное существо, какое мне когда-либо доводилось видеть – огромное, темное, с гладкой, хоть и порядочно грязной шкурой, оно возвышалось над землей, будто какой-то странный длиннохвостый холм, неподвижно уставившись куда-то вдаль пустыми темными гляделками. Оно не двигалось, не дышало, не моргало – просто стояло, и я сперва никак не могла связать продолжающую литься восхитительную мелодию с этим уродливым созданием – однако, спустя мгновение, поняла, что песня исходит вовсе не от него, а от кого-то – кого?.. – сидевшего в его огромном пустом брюхе, и, осторожно переместившись чуть в сторону, наконец заметила… ее. Она пела, обхватив руками колени и в небрежном жесте откинув назад голову, так что я видела, как блестит солнце, отражаясь от прозрачного пузыря, закрывавшего ее лицо, сквозь который едва можно было различить нежную бледную кожу и прикрытые веками глазами… видеть, как шевелятся ее губы и слегка подрагивает горло… Что она пела? Колыбельную? Детскую песенку? Или боевой марш? Я не знала, но чувствовала… чувствовала себя так, словно внезапно вновь стала птенцом, впервые вылезшим из родного гнезда и оказавшимся на ярком, ослепительно ярком солнце! Я не пыталась подойти поближе – просто села там, где стояла, чуть наклонив голову и раскрыв клюв – так я обычно лучше слышала, и слегка прикрыла глаза полупрозрачными внутренними веками, словно погружаясь в эту загадочную песню, что наполнила меня до краев, отзываясь в каждой косточке, в каждом сосуде… поглощая меня целиком. И… клянусь Сердцем Леса – я не знаю, как у меня так вышло! Я ведь никогда не пела… никогда даже не думала, что можно таким образом выражать свои эмоции… никогда.
С той самой ночи, как острый коготь самца-пестрокрыла порвал мне глотку, едва не оборвав саму мою жизнь – и при этом навсегда лишив громкого голоса…
До того самого дня.
И я запела. Не завопила, как другие пестрокрылы, не огласила Лес грубым гортанным воплем, от которого трепетала листва и закладывало уши – нет, мой голос был намного тише, намного… спокойнее. Я не кричала, оглушая добычу, не заявляла права на свое место, не стремилась кого-то напугать – я просто пела, еле слышно – разумеется, по сравнению с моими собственными размерами, но при этом стараясь не мешать певице и не заглушать ее мелодию… пока, наконец, не осознала, что удивительная мелодия давно стихла – и, открыв глаза, даже с каким-то недоумением уставилась на замолчавшую бледнокожую.
К слову – она смотрела на меня с ровно таким же выражением на лице.
И не она одна…
- Саша! – внезапно раздавшийся откуда-то со стороны резкий мужской голос прозвучал одновременно с резким, отрывистым хлопком, и спустя мгновение что-то очень-очень горячее вонзилось мне в куда-то в шею. Странно… но боли я поначалу даже не почувствовала. Вообще. Только… удивление. Неимоверное удивление, с которым я уставилась на высокого синекожего двуногого, показавшегося из подлеска с какой-то блестящей штукой в руке… словно бы толстый черный палец, что указывал на меня. Я видела его глаза – огромные глаза, один из которых был золотисто-зеленым, а второй – бледно-желтым – и прилипшую к телу темно-коричневую шелуху, ощущала в воздухе липкий запах его страха. Он… боялся! Меня?.. Но с чего ему меня бояться? Не понимаю… По моей шее, щекоча мягкую кожу, медленно сползло что-то теплое, густое… я невольно вздрогнула, точно пытаясь согнать с себя букашку… и в тот же миг яркий ослепляющий взрыв накрыл меня с головой, превратив полыхающее в небесах солнце в черную косматую воронку… я хотела закричать, но не смогла издать ни единого звука, хотела бежать – не сумела даже сдвинуться с места, и потому мне осталось лишь закрыть глаза и молча рухнуть наземь.
Странно… я долго не теряла сознание. Я просто лежала, раскинув удивительно мягкие, безжизненные крылья, слушая, как где-то там, в голове, отчаянно стучат мои внезапно ставшие очень толстыми, очень напряженными сосуды… О Мать, я думала, они разорвут мне голову! Удар, удар, еще удар… каждый раз, когда мое измученное сердце отсчитывало очередной крошечный отрезок моей жизни, мне казалось, что с очередным толчком крови череп точно треснет, и тогда я наконец умру… но я каждый раз оказывалась сильнее, чем могла себе представить, и сердце подтверждало это – удар! Сила, сила бесполезная… отпусти. Дай мне уснуть… дай, наконец, замолкнуть этим голосам! Пожалуйста… дай…
* * * * *
- Ну же, давай!
- Я и так делаю, что могу! – огрызнулся Виктор, торопливо разгребая содержимое бортовой аптечки «Самсона», - Но я ботаник, а не ветеринар, черт тебя дери! – и, вытряхнув, наконец, нужный шприц, он со всей силы воткнул серебристую иглу в тугую, как мяч для регби, мышцу баньши. Кажется, немного не рассчитал – металл хрустнул, натолкнувшись на что-то твердое, но все же он успел нажать на поршень и выдавить содержимое в кровь.
- Если твоя зверюга загнется после этого – я не виноват, - тут же предупредил он пилота, но Саша не сочла нужным ответить, выжимая из своей машины все, на что та была способна. Бросив косой взгляд на переборку, аватар пожал плечами и, захлопнув крышку аптечки, задвинул ее под кресла – еще пригодится.
- Вот уж не думал, что когда-нибудь стану смотрителем в местном зоопарке, - пробормотал он, обращаясь непонятно к кому – то ли к самому себе, то ли к этому странному баньши, без лишних хлопот занявшему все свободное место в открытом отсеке винтокрыла. Кажется, морфий все же подействовал – что бы там ни говорили ребята из ксенозоологов, а только морфий – он и на Пандоре морфий! – и свернувшаяся клубком тварь слегка расслабилась, наконец выпростав костистую, как у рыбы, голову из-под груди. Страшенные челюсти слегка приоткрылись, демонстрируя сложенные пилообразные зубы, и полупрозрачные веки задрожали, открывая бездонные черные зрачки.
- Эй, - Виктор наклонился над инопланетным птеродактилем, - Ты там живой, парень?
Баньши медленно моргнул, безо всякого выражения его разглядывая, но потом глаза его вновь закатились, и он отключился.
- Потерпи, - пробормотал Виктор, похлопав его по плечу, - Уже немного осталось. Если сдохнешь – Саша с меня три шкуры спустит, слышишь? Так что давай, держись. Ты нам живой нужен, понял?! – баньши не ответил, и, еще раз проверив скверно выглядящую повязку на шее – пульс под кожей ощущался, но крайне слабый – Виктор отодвинулся к краю отсека, уперевшись ногами в полозья и, на всякий случай, взявшись за поручень – судя по тому, как вела Саша, с нее станется в самый неподходящий момент заложить вираж вокруг собственной оси! И чего она так переполошилась?.. Ну, выстрелил – так любой бы так же поступил, если бы увидел безоружную девушку лицом к лицу с восьмиметровым драконом! Но, едва опомнившись от шока, вместо благодарностей Саша налетела на своего «спасителя» с кулаками, так что он до сих пор морщился, потирая руки – кажется, на них обещали вскочить нехилые синяки. Объясняй потом ребятам, откуда они взялись… Эти ж язвы не отстанут, пока все не выпытают, отмолчаться не получится – иначе на следующий день вся база хором назовет его маньяком и сексуальным извращенцем. М-да...
- Эй, Саша, - он тронул рацию, закрепленную на шее, и голос его прозвучал почти спокойно, - Мы куда летим-то?
Некоторое время в наушниках было тихо.
- В Голубую Лагуну.
Продолжение следует...
Наверх
Цитата
Мила-а-а-ашки...
